- Да, - сказал монах, прерывая его, - в нем благородная кровь, и он отнюдь не такое ничтожное создание, каким вы, государь, считаете его. Он мой законный сын, а Сицилия может похвалиться немногими домами, которые древнее дома Фальконара... Но, увы, мой государь, какое значение имеет кровь, какое значение имеет знатность? Все мы пресмыкающиеся, жалкие, грешные твари. И только милосердие отличает нас от праха, из которого мы вышли и в который должны вернуться.
- Прекратите на время свою проповедь, - сказал Манфред. - Вы забыли, что больше вы не брат Джером, а граф Фальконара. Изложите мне свою историю, после этого у вас будет предостаточно времени для нравоучительных рассуждений, если вам не посчастливится добиться помилования для этого дерзкого преступника.
- Пресвятая богородица! - воскликнул монах. - Возможно ли, чтобы ваша светлость отвергли мольбу отца пощадить жизнь его единственного детища, вновь обретенного после стольких лет? Попирайте меня ногами, государь, издевайтесь надо мной, мучьте меня, лишите меня жизни, - только пощадите моего сына!
- Теперь ты в состоянии понять, - сказал Манфред, - что значит утратить единственного сына! - Не прошло и часа, как ты проповедовал мне смирение: мой дом-де должен погибнуть, если такова воля судьбы... Но граф Фальконара...
- Увы, государь! - воскликнул Джером. - Я признаю, что оскорбил вас. Но не отягчайте страданий старика. Не ради своей гордыни умоляю я вас о спасении этого юноши, но ради памяти той необыкновенной женщины, что произвела его на свет... Она... она умерла, Теодор? Род, семья... Нет, я и не помышляю о таких суетных вещах... Это говорит сама природа...
- Душа ее давно уже среди блаженных, - сказал Теодор.
- О, как же это случилось? - вскричал Джером. - Расскажи мне... Нет, не надо... Она счастлива... Ты теперь моя единственная забота! Жестокий господин! Согласен ли ты наконец милостиво даровать мне жизнь моего бедного мальчика?
- Возвращайся в свой монастырь, - ответил Манфред, - и приведи сюда беглянку. Повинуйся мне и во всем прочем, про что я тебе говорил, и я обещаю тебе взамен жизнь твоего сына.
- О государь! - вскричал Джером. - Ужели за спасение дорогого моего мальчика я должен заплатить своей честью?
- За меня? - воскликнул Теодор. - Нет, лучше тысячу раз умереть, чем запятнать твою совесть! Чего требует от тебя этот тиран? Значит, девушка еще не в его власти? Тогда защити ее, почтенный старец, и пусть вся тяжесть его гнева падет на меня!
Джером попытался сдержать пыл негодующего юноши, но, прежде чем Манфред смог что-либо сказать в ответ, послышался конский топот, и внезапно заиграла медная труба, висевшая с наружной стороны замковых ворот. В тот же миг пришли в бурное движение траурные перья на заколдованном шлеме, все еще возвышавшемся в другом конце двора; они трижды низко наклонились вперед, как если бы незримый носитель шлема отвесил тройной поклон.
Глава III
Дурные предчувствия зашевелились в сердце Манфреда, когда он увидел колыханье перьев на чудесной каске и заметил, что они раскачиваются в такт со звуками медной трубы.
- Отец, - обратился он к Джерому, перестав называть его графом Фальконарой. - Что означают эти знамения? Если я согрешил... Перья стали раскачиваться еще сильней, чем прежде.
- О, я несчастный государь! - вскричал Манфред. - Святой отец! Прошу вас, окажите мне помощь своими молитвами.
- Ваша светлость, - сказал Джером, - господь, без сомнения, разгневан вашим глумлением над его слугами. Покоритесь же церкви и перестаньте преследовать носителей слова божия. Отпустите этого невинного юношу и научитесь уважать священный сан, коим я обяечен; с господом шутить нельзя: вы видите...
Труба зазвучала снова.
- Я признаю, что слишком поторопился, - сказал Манфред. - Отец, подойдите к смотровому окошку и спросите, кто у ворот.
- Вы даруете мне жизнь Теодора? - спросил монах.
- Да, да, - ответил Манфред, - но пойдите же узнать, кто там снаружи.
Бросившись на шею сыну, Джером разразился потоком слез - так была переполнена его душа.
- Вы обещали мне пойти к воротам, - напомнил Манфред.
- Надеюсь, ваша светлость, - ответил монах, - вы не разгневаетесь на меня за то, что я замешкался, выражая свою благодарность вам этими идущими от самого сердца слезами.
- Идите, ваша милость, - сказал Теодор, - повинуйтесь государю. Я не стою того, чтобы вы ради меня гневали князя, медля исполнить его поручение.
Джером, подойдя к окошку, осведомился, кто находится за воротами, и получил ответ, что впуска требует герольд.
- Чей герольд? - спросил монах.
- Герольд Рыцаря Большого Меча, - ответил голос из-за ворот. - Я должен говорить с узурпатором княжества Отранто.
Джером возвратился к князю и не преминул передать ему слово в слово заявление герольда. При первых словах Джерома Манфреда охватил ужас, не затем, услышав, что его называют узурпатором, он снова разъярился, и к нему вернулась его отвага.
- Я узурпатор? Какой дерзкий негодяй смеет оспаривать мой титул? вскричал Манфред. - Уходите, отец, это не монашеское дело.
Я сам встречу этого самонадеянного человека. Идите в свой монастырь и подготовьте возвращение молодой госпожи; ваш сын останется заложником вашей верности: жизнь его будет зависеть от вашего повиновения.
- Боже правый! - воскликнул монах. - Ведь вы, государь, только что освободили мое дитя безо всяких условий - ужели вы так скоро забыли вмешательство сил небесных?
- Небо, - ответил Манфред, - не посылает герольдов оспаривать титулы законных государей. Я сомневаюсь даже и в том, что оно выражает свою волю через посредство монахов. Но это уже ваше дело, а не мое. Сейчас вы знаете, что мне угодно, и какому-то там наглому герольду не спасти будет вашего сына, если вы не возвратитесь с беглянкой.
Напрасно пытался святой муж возражать князю. Манфред велел выпроводить его из замка через задние ворота и закрыть их за ним; одновременно он приказал своим людям отвести Теодора на самый верх глухой башни и строго стеречь его там; при этом он едва разрешил отцу и сыну обнять друг друга на прощание.
Затем Манфред вернулся в главную залу и, воссев в царственной позе на своем троне, распорядился впустить к нему герольда.