Он умолк. Ипполита затрепетала. Она не сомневалась, что Фредерик уполномочен богом исполнить роковой приговор, который, по-видимому, был произнесен над ее семейством. С любовью и тревогой взглянула она на Матильду, и тихая слеза скатилась по ее щеке; но собравшись с духом, она сказала:

- Продолжайте, маркиз! Господь ничего не совершает напрасно: смертные должны принимать его повеления со смирением и покорностью. Мы можем только молиться о том, чтобы он отвратил от нас свой гнев, или склоняться пред изъявлениями его воли. Повторите же этот приговор, маркиз: мы внимаем вам, готовые ко всему.

Фредерик огорчился, что зашел так далеко. Достойное поведение и кроткая стойкость Ипполиты внушили ему глубокое уважение к ней, а та нежная взаимная любовь, что, не нуждаясь в словах, отчетливо проявлялась во взглядах, которые бросали друг на друга мать и дочь, растрогала его почти до слез. Однако опасаясь, что его отказ выполнить просьбу Ипполиты вызовет у них еще большую тревогу, он тихим, прерывающимся голосом повторил следующие строки:

Где шлем лежит, сему мечу под стать,

Там дочь твоя обречена страдать.

Альфонсо кровь одна ее спасет,

И князя тень покой тогда найдет.

- Но что же обидного для присутствующих здесь дам заключено в этих строках? - порывисто спросил Теодор. - Зачем было волновать их столь таинственной щепетильностью, для которой нет никаких оснований?

- Ваши слова звучат резко, молодой человек, - сказал маркиз, - и если судьба однажды была благосклонна к вам...

- Высокочтимый отец мой, - вмешалась Изабелла, недовольная горячностью Теодора, порожденной, как она догадывалась, его чувствами к Матильде, - не теряйте ясности духа из-за невоздержанности крестьянского сына: он забылся, не проявив к вам должной почтительности; но он еще не привык...

Ипполита, встревоженная внезапно возникшим препирательством, укорила Теодора за его дерзость, но с видом, выражавшим признательность за его пылкое заступничество; и меняя предмет разговора, спросила Фредерика, где он оставил ее супруга. Фредерик собирался ответить, но тут снаружи послышался шум; дамы и Теодор поднялись со своих мест, желая узнать, в чем дело, однако они не успели выйти, как в покой вступили Манфред и Джером с сопровождающими их людьми, уже осведомленные по слухам о происшедшем. Манфред поспешно приблизился к ложу Фредерика, намереваясь выразить ему свое соболезнование и расспросить подробнее о поединке, но, внезапно охваченный беспредельным изумлением и ужасом, вскричал:

- О, кто ты такой? Кто ты, страшный призрак? Неужели настал мой роковой час?

- Мой дорогой супруг! - вскричала Ипполита, обвивая его руками. - Что вы увидели? Что приковало к себе ваш взор?

- Как! - задыхаясь воскликнул Манфред. - Ты ничего не видишь, Ипполита? Значит, это жуткое видение явлено мне одному, мне который не мог...

- Ради всего святого, супруг мой! - взмолилась Ипполита. - Соберитесь с духом, не теряйте рассудка... Здесь никого нет, кроме нас, ваших друзей.

- Как! Разве это не Альфонсо? - вскричал Манфред. - Разве ты не видишь его? Неужели это только бред, порожденный моим мозгом?

- Супруг мой! - воскликнула Ипполита. - Ведь это - Теодор, тот самый юноша, что имел несчастье...

- Теодор... - угрюмо повторил Манфред и, ударив себя по лбу, добавил: Теодор он или призрак, но он нарушил покой моей души. Однако - почему он здесь? И почему на нем доспехи?

- Видимо, оп отправлялся на поиски Изабеллы, - ответила Ипполита.

- Изабеллы! - воскликнул Манфред, снова впадая в ярость. - Да, да, в этом можно не сомневаться. Но кто помог ему освободиться из заточения, в котором я велел держать его? Изабелла или этот лицемерный старый монах?

- А разве можно считать преступником отца, - сказал Теодор, - если он стремится освободить свое дитя?

Джером очень удивился тому, что сын таким образом возлагает вину на него, и просто не знал, что и думать. Он не мог понять, как удалось Теодору бежать, как раздобыл он доспехи и оружие и встретился с Фредериком. Однако он не осмеливался задавать вопросы, которые могли бы вновь воспламенить гнев Манфреда против Теодора. Молчание Джерома убедило Манфреда, что именно он устроил побег своего сына.

- Так-то ты, неблагодарный старик, - сказал князь, - отплачиваешь мне и Ипполите за нашу щедрость? Тебе мало, что ты идешь наперекор самым заветным желаниям моего сердца: ты вдобавок вооружаешь своего пащенка и приводишь его в мой замок, чтобы он здесь оскорблял меня!

- Господин, - сказал Теодор, - вы несправедливы к моему отцу: ни он, ни я не способны злоумышлять против вашего спокойствия. Будете ли вы считать меня дерзким оскорбителем, если я сам предамся в руки вашей светлости? добавил он, почтительно кладя свой меч к ногам Манфреда. - Вот грудь моя: пронзите ее, господин, если вы подозреваете, что в ней могут гнездиться изменнические чувства. Душа моя не ведает побуждений, несовместимых с уважением к вам и вашим близким.

Достойная учтивость и пылкость, с которыми были произнесены эти слова, расположили всех присутствующих в пользу Теодора. Сам Манфред был тронут, но, все еще находясь под впечатлением сходства юноши с Альфонсо, он продолжал испытывать тайный ужас, подавлявший в нем восхищение.

- Встань! - сказал он. - Сейчас я не собираюсь казнить тебя. Расскажи-ка мне лучше свою историю и объясни, как оказался ты связан с этим старым предателем.

- Ваша светлость! - горячо начал Джером. - Он...

- Замолчи, обманщик! - оборвал его Манфред. - Я не желаю, чтобы он говорил с чужого голоса.

- Мне не нужна ничья помощь, ваша светлость, - сказал Теодор. - История моя очень коротка: пяти лет от роду я был отправлен в Алжир вместе с моей матерью, захваченной корсарами у побережья Сицилии. Она умерла от горя меньше чем год спустя...

Слезы хлынули из глаз Джерома; буря всколыхнувшихся в нем чувств отразилась на его лице.

- Перед смертью, - продолжал Теодор, - она привязала мне на руку под одеждой записку, из которой мне стало известно, что я сын графа Фальконары...

- Это чистая правда, - подтвердил Джером, - я - несчастный отец этого юноши...

- Еще раз приказываю тебе молчать, - сказал Манфред. - Продолжай, молодой человек.