— Цена — сто двадцать. Все согласны?

И тотчас же народ схватился за рюкзаки и сумки и хлынул на палубу. Никто в точности не знал, возьмут ли на «Печак» всех, перед узкими, шаткими сходнями возникла давка, поднялся визг, матросы едва успевали осаживать толпу, забирать деньги и отдавать сдачу.

— Ребенка, ребенка пропустите! — орал кто-то неправдоподобно тонким и пронзительным голосом, но мальчик не понимал, что ребенок — это он, дрожал от страха и бился, а потом сильные руки подняли его в воздух и над мусорной, маслянистой водой, над медузами и водорослями он взмыл легко, словно птица, в следующее мгновение его принял дядя Илья, и Сережа очутился на палубе.

А снаружи паломники, шведы, собаки, туристы, попы и интеллигенты — все перемешались, передавая через головы вещи, бросая их в трюм, толкаясь, споря, ругаясь и крича; о бензине, билетах, страховках, налогах, отчетности, списках и безопасности пассажиров никто не спрашивал и не говорил, забитое до отказа людьми, тяжело груженное судно просело в воде, и через десять минут на опустевшем причале никого не осталось, кроме группы молоденьких московских ребят с гитарой, ездивших принципиально или по нехватке средств автостопом и сумевших добраться таким образом до Кеми. Однако на море халявный принцип, похоже, не действовал, детям не хватало на билеты совсем немного денег, они кричали на берегу, прыгали и, задираясь, предлагали отдраить хозяину за перевоз его лоханку, но капитан приказал отчаливать.

От обилия народа утлый «Печак» кренился то на правый, то на левый борт, люди были возбуждены, капитан высовывался из рубки и орал, но, не считая скандинавов, никто его не слушал и больше не боялся, все вольно перемещались по палубе, смеялись, махали руками, фотографировали, прятались от ветра.

Так они прошли мимо нескольких небольших безлесых островов справа и слева по ходу судна, затем оставили позади маяк и створ, пространство вокруг очистилось, как очистилось и небо над их головою, и вода вокруг, засветило яркое солнце, и если в закрытой кемской губе не совсем очевидно было, что причал находится на берегу моря, то теперь пассажирам открылась бескрайняя громада блестящей воды, которую неторопливо рассекал старенький катер, идя строго на восход и оставляя за собой устье шумной порожистой реки и высокий карельский берег.

Макаров ходил вслед за восторженным Сережей по кораблю, объяснял сыну названия и назначение тех судовых приспособлений, о которых имел представление, и умалчивал о неизвестных, и умный мальчик с оттопыренными ушами, шевеля губами, новые, волшебные слова повторял и запоминал. Вода текла совсем близко, и взрослый человек изо всех сил сжимал детскую руку, не в состоянии отогнать страшное видение, как сын перегибается через поручни и падает за борт, — а мальчик снова сделался беспечен и весел, точно и не было долгих часов ожидания катера и посадки.

У кого-то из пассажиров оказалась подзорная труба, в которую все по очереди смотрели на скалистые, поросшие лишайником и мхом пустынные острова, на одинокий дом на одном из них, там находилась либо метеостанция, либо жил человек, присматривающий за навигационными знаками; мелькнула среди волн черная голова тюленя, он некоторое время провожал судно, а потом исчез под водой, и уже через час пути впереди на дрожащей линии горизонта в сизой дымке показалась узкая и длинная, неровная полоска суши, и повеселевший, просветленный Поддубный благоговейно произнес ее схожее с птичьим название.

Павел видел, как радуется его друг тому, что снова здесь, никуда не исчез большой остров, возвышается в его северной части одинокая гора и храм с маяком на ней, виднеется издалека белое пятнышко монастыря. Общительный Илья показывал вдаль рукой, что-то объяснял другим туристам, разговорился с одним из матросов, азербайджанцем, уже четырнадцать лет живущим в поселке у монастыря, потом познакомился с седовласым мужчиной, как оказалось, инженером-связистом, на которого наорал капитан, и его красивой, спокойной женой. Макарову была понятна и приятна эта чистосердечная, детская радость, он тоже участвовал в общем разговоре, рассматривал топографическую карту, которая имелась у запасливого человека, ехавшего на острова в командировку, потому что там планировалось установить релейную станцию, вдавался в технологические подробности и с удовольствием снова выслушал рассказ своего более опытного товарища про его юношеские путешествия по лесным дорогам большого острова, и только усилившееся недомогание мешало этой радости полностью отдаться.

Чем ближе они подплывали к монастырю, тем хуже ему становилось, он был тепло одет, но все равно пробирал озноб, хотелось лечь; он закурил было сигарету, однако от табака стало только хуже, и Макаров торопливо бросил длинный бычок в тяжелую воду. «Печак» продвигался очень медленно, и к середине пути несчастному пассажиру стало так нехорошо, что вместе с упирающимся сыном он зашел в небольшой салон в передней части судна, под капитанской рубкой, куда еще во время стоянки музейного катера в Рабочеостровске набилось человек десять местных жителей, совсем неохочих до рассматривания красот Белого моря. Разговоры их были обыденны и просты — о том, что зимою вокруг острова бывает припай, а на Заяцких островах поселился в прошлом году неизвестно откуда взявшийся — не иначе как приплыл весной на льдине с кемского берега — волк, что на большом круге нынче совсем немного черники и не удалась сей год картошка.

Макаров рассеянно изучал висевшее на стене расписание поездов, прислушивался к доносившимся до него словам и думал о людях, которые на самом деле были никакими не местными, а такими же приезжими, как и он, только приехали не на неделю, а на несколько лет, но все равно когда-нибудь уедут, потому что никого коренного, имеющего на островах предков, могилы бабушек и дедушек, нет, а если и есть, то таких людей очень мало, и оттого нет здесь ни особого говора, ни привычек, ни родственных физиономий, все перемешано, обезличено и непостоянно, все это лишь сколок большой, перемещающейся, себя потерявшей страны, вроде заброшенной комсомольской стройки, целинного, леспромхозовского или железнодорожного поселка. Но отчего-то казалось ему, что, если бы не мальчик, он был бы не вправе в теплом помещении долго находиться, островитяне смотрят на него с неудовольствием, ибо салон только для своих или в крайнем случае для женщин и детей, и чуть согревшись, чужеземец выходил на палубу, желая, чтобы путешествие как можно скорее окончилось, потом снова возвращался и грелся, а зеленая полоска суши впереди точно дразнила и не подпускала к себе, не отдаляясь и не приближаясь, как если бы архипелаг дрейфовал по морю с той же малой скоростью, с какой шел по направлению к нему «Печак».

Иногда на спокойном море возникала, подобно барьеру, стоячая волна когда сталкивались ветер и движимая силой прилива вода, — проходили далеко в стороне от слабосильного катера большие грузовые суда и маленькие рыбацкие шхуны, и, глядя на них, обрадованный Поддубный рассказывал столпившимся вокруг пассажирам историю про группу отчаянных ребят, добравшихся до монастыря на байдарке, а то вдруг замирал с мечтательным выражением лица. Озирая пустынное пространство, отделявшее архипелаг от последних горбатых островов, вытянувшихся с юга на север цепочкой от материка, Павел представлял затерянных в массе серо-зеленой колышащейся воды людей, которым с низенькой, ныряющей вверх-вниз байды даже не было видно земли, много часов они равномерно гребли, ориентируясь по компасу, в любую минуту рискуя перевернуться на волнах или оказаться унесенными в открытое море и там бесследно сгинуть, — но зато какую радость должны были испытать, наконец добравшись до берега, и Бог весть отчего ему тоже захотелось так когда-нибудь поплыть, отдав себя на волю судьбе.

А еще совсем недавно мечтавший оказаться на корабле Сережа уже заскучал, он стремился теперь на берег и жалобно, как днем на причале, спрашивал у отца: