МАЗ остановился возле темного, с покосившимися окнами щитового барака, выстроенного в начальные годы индустриализации народного хозяйства.

— Приехали, наука, — хмуро сказал водитель и распахнул дверцу кабины. — Вылазь!

— Спасибо, что довезли, — Лешка с облегчением выбрался из жаркой кабины. — Спички можете себе оставить.

— Ну-ну, — водитель покосился на Лешку и газанул. — Бывай здоров!

Лешка стряхнул с куртки дорожную пыль, вытер клочком газеты пакистанские штиблеты, заплатанные на сгибах, и пошел к бараку, где находилась контора начальника участка.

Старший прораб Коршунов сидел в закутке за фанерной перегородкой и подписывал документы.

Бумаги ему подавала плановик участка Лида Ведута — существо малорослое, колючее, как чертополох, с глазищами неопределенного цвета, то ли темно-коричневого, то ли светло-карего — Лешка так до сих пор и не мог разобрать. В двадцать один год плановик Ведута имела уже сформировавшийся характер, представляющий собой гибрид неуживчивой африканской антилопы и сварливого воробья. Кроме того, Ведута была еще и студенткой второго курса заочного экономического института. Это прибавляло ей самомнение примы-балерины.

Лешку она терпеть не могла. Он платил ей такой же полновесной монетой.

Не отрывая глаз от бумаг, Коршунов кивнул Утехину и показал на стул. Ведута передернула узенькими плечиками, словно ей на шею сел комар, и сморщила нос. Всем видом она показывала, что приперся Утехин ни к чему. И вообще, ходят тут всякие, путаются под ногами, надоедают занятым людям и отрывают от работы. Было бы много лучше, если бы на участке вообще не появлялись младшие научные сотрудники, а уж если их черт носит, так соображали бы, когда приходить.

На столе, едва не подпрыгивая от бессильной ярости, заливался телефон. Коршунов с усмешкой косился на него и проворно ставил на бумагах подпись с неопределенной закорючкой после буквы «р».

Лешка уселся на продавленный диван и стал терпеливо наблюдать процедуру подписи бумаг, разглядывал сосредоточенного Женьку Коршунова и плановика Ведуту, нервно переступавшую лакированными туфельками.

Несмотря на сложные взаимоотношения с Лидой, Утехин не мог не признать, что ножки у плановика весьма привлекательные. Стройные, с тугими икрами, мягко обрисованным подъемом и узкими лодыжками. Ведута наверняка знала это и туфли носила на тонюсеньком каблучке, а платья шила покороче (не «мини», но и явно не «макси»), выставляя напоказ коленки, округлые, как полнозрелые апельсины.

Ведута потянулась было к надрывающемуся телефону, но Коршунов отвел в сторону руку плановика.

— Не трожь!

— Из треста же, Евгений Васильевич, — умоляющим голосом сказала Ведута. — Насчет корректировки плана… С самого утра Николай Фомич из планового звонит…

— Нет меня! — отрезал Коршунов, поднял голову от бумаг и подмигнул Лешке. — Я на участке, Лидочка, и неизвестно, когда буду. Ясно?

Коршунов раздавил в пепельнице потухшую папиросу, закончил завитушку на очередной бумажной простыне и убежденно сказал плановику:

— И тебя тоже в конторе нет… Ты в банк уехала и до вечера не возвратишься.

— Люди же, Евгений Васильевич, звонят… Николаю Фомичу надо корректировку плана согласовать.

— Знаем мы эти согласования! Опять фонд зарплаты срежут. Каждый месяц такая свистопляска. В печенках у меня твой Николай Фомич сидит, в поджелудочной железе.

— Месячный баланс смотреть будете? — Лида обиженно поджала губы. — Себестоимость опять не вытянули.

— Ничего, в следующем месяце перекроем. — Коршунов явно из вежливости взглянул на месячный баланс — метровый лист, густо заполненный цифрами. — Давай подмахну, и отправляй…

Потом он встал, подвинул плановику стопу подписанных бумаг и свирепо взглянул на неумолкающий телефон. На его лице было явное желание трахнуть кулачищем по этой надоедливой коробке. Чтобы удержаться, Коршунов вытащил новую папиросу, постучал бумажным мундштуком о крышку с лихим джигитом и снова сказал Лиде Ведуте, что ее нет в конторе.

— Пусть Кузьмич так и скажет — в банк уехала… Потопали, Утехин, в тихую гавань!

В закутке за штабелем бетонных панелей Коршунов и Лешка уселись на перевернутый ящик. Старший прораб расстегнул воротник ковбойки и провел рукой по загорелой шее.

— Вот так в бегах и спасаемся, — сказал он. — Как конец месяца, так и принимаются корректировать план. Жилы тянешь, чтобы по всем показателям ажур был, а тут тебе из треста пилюльку подкатят — и шабаш… Три месяца я технологический поток налаживал. Добился-таки: «с колес» начали монтировать. Красотища! Вот и боюсь, придет какая-нибудь бумажка, и полетит наш поток к едреной бабушке… В иной бумажонке силы как у медведя. Понимаешь, мужик, в трест лишний раз показываться остерегаюсь, от телефона… Да ты сам видел! Тяжела наша жизнь прорабская. Ты правильно в науку нырнул. Наука, Лешка, как теперь в газетах пишут, — собственная производительная сила… А мы вот ковыряемся помалу в своем курятнике. На второй цех монтаж перекинули… В первом теперь сантехники и электрики орудуют. С будущего месяца отделочников пущу. Подходящая коробочка получается.

В сотне метров от закутка поднимался законченный монтажом корпус цеха. Панельные стены, просеченные решетчатыми окнами и выступами опорных колонн, уходили вдаль. Рядом выстроились, как солдаты на плацу, железобетонные опоры второго цеха, связанные в жесткий каркас массивными перекрытиями и балками. На крыше неторопливо двигались крошечные человечки, рассыпались ослепительные искры электросварки. Башенные краны, похожие на одноногих журавлей, носили в воздухе многотонные панели. Грохотали пузатые бетономешалки, гудели машины. Несколько бульдозеров с сердитым гудом утюжили бурую землю, сгрызая с нее бугор. Высоко, под самой крышей, трепетал, словно флаг, отстегнутый ветром лозунг. И еще выше из-за прямоугольника стены выплывали, как из гавани, белопарусные облака.

— Ковыряешь свою диссертейшен? — спросил Коршунов.

— Пока материалы собираю. Жебелев план недавно утвердил. Зимой засучу рукава. Семейство как поживает?

— Ладно, Леша, давай короче. Зачем пожаловал?

— Мне бы насчет незавершенки материалы посмотреть и насчет процента сборности.

— Дам, — коротко ответил Коршунов и хлопнул Лешку по плечу. — Все дам, не пожалею по старой дружбе… Помнишь нашу хату на четвертом этаже? Ласковые были времена, студиозные… В общем, можешь на меня, мужик, рассчитывать как на каменную гору. Помогу тебе, чертушка, войти в науку. Часто я наш институт вспоминаю…

Коршунов сбил на затылок кепку, испачканную известкой, и, видно, хотел удариться в воспоминания, но из-за штабеля вывернулся большеголовый человек в брезентовой куртке и сказал, что нет раствора.

Коршунов застегнул ковбойку и отправился с большеголовым добывать раствор. Лешке он сказал, чтобы тот шел к Ведуте и взял у нее материалы, какие ему нужны.

Лешка снова оказался в бараке с толевыми заплатами на крыше и косыми окнами. Плановик Ведута размещалась в боковой комнате за огромным письменным столом с пузатыми дореволюционными ножками. На столе был идеальный порядок. Слева лежали аккуратнейшей стопкой папки с бумагами, справа на тумбочке блестела электрическая счетная машина с разноцветными клавишами, по которым проворно бегали персты плановика.

Возле письменного прибора стоял керамический кувшинчик. В нем пламенел одинокий флокс, устало склонивший пышную голову над стопкой плановой документации в серых дерматиновых папках с разлохматившимися завязками.

Лешка знал, что цветы Лиде Ведуте никто не дарил. Она привозила их в барак из дому, из подмосковной деревеньки, где имела жительство. На работу Ведуте приходилось добираться в один конец полтора часа с двумя пересадками. Не будь у плановика участка такого занудистого характера, она наверняка могла б подыскать работу и поближе. Но разве ее кто-нибудь, кроме Женьки Коршунова, выдержит? Ни в жизнь!