— Что за девицы?

— Мне кажется, не очень скромные… Это все началось после смерти матери. — Старик задумался вдруг и поглядел отсутствующим взглядом в окно.

— Да, я забыл вам сказать, что на Женю очень плохо повлияло возвращение отца.

— Возвращение отца?

— Ну да! Отец всегда был несправедлив к нему. А потом это побоище… И уход из семьи. Лет семь о нем не было слышно. Он даже не помогал Анне Дмитриевне и Жене. И вдруг появился. Женя уже вернулся из армии, работал шофером на «Электросиле».

— Что же плохого в том, что вернулся отец? — удивился Корнилов.

— Ну как же вы не понимаете! — досадливо сказал старик. — Отец же бил его, унижал, потом семь лет где-то шлялся, ни разу не вспомнив… Женя стал уже мужчиной, молодым человеком. И вдруг приходит чужой человек. Даже не чужой… Хуже. А мать не сочла нужным посоветоваться с сыном. — Старик разволновался и стал задыхаться. Немножко успокоившись, он сказал: — Женя стал жить на кухне. Спал на раскладушке.

— Петр Иванович, а какие отношения были у отца с матерью?

Старик помялся. Чувствовалось, что ему не хочется об этом говорить.

— Здесь я могу только перенестись на зыбкую почву догадок… Вам же нужна правда, а не правдоподобие.

— И с тех пор Хилков стал пить?

— Да. Я видел его несколько раз нетрезвым. Но главное — он очень редко появлялся в доме. Я перестал его встречать.

— Вы сказали, мать умерла. А отец?

— Через полгода…

— Последнее время Хилков тоже много пил?

— Нет. Кажется, поменьше. Я его несколько раз встречал с одной и той же девушкой. По-моему, он свал чуть серьезней. И даже не прятался от меня, когда шел с этой девушкой. Кажется, ее зовут Галей.

Корнилов показал Елистратову фотокарточку Лавровой.

— Она, — кивнул старик. — Красивая девчонка. — И, вздохнув, добавил: — Душевно жаль парня. А я так мало сделал, чтобы ему помочь…

— А приятели по-прежнему ходили?

— Реже.

Корнилов показал несколько фотографий. Старик признал одного Кошмарика.

— Все чаще на лестнице сталкиваешься, — оправдываясь, пробормотал он. — А у нас она темная. Вы и сами видели.

— Хилков был участником группы по угону автомобилей, — сказал Корнилов.

— Нажива, стяжательство… — глухо сказал старик.

— Вам, Петр Иванович, не бросилось в глаза что-то необычное в поведении Хилкова в последние дни?

Елистратов задумался. Потом пожал плечами.

— Нет. Как будто нет.

Корнилов встал.

— Извините за беспокойство, Петр Иванович. Я вас от дела отвлек…

— Рад служить, — ответил старик сухо. И спросил: — Скажите, если не секрет, вы вот про выстрелы расспрашивали. Значит, Женю из пистолета?

Корнилов кивнул.

— Да-а… Попробуй найди теперь. Если уж ищейка не взяла…

— Ничего, попытаемся найти, — ответил Игорь Васильевич.

— Ну конечно, — согласился Елистратов. — Криминалисты есть очень опытные… Да и раньше были. Вот Цезарю убийцы нанесли двадцать три колотые раны. А древнеримский врач Антистий, обследовав труп, дал заключение, что лишь одна рана — на груди — была смертельной. Ну да вы и сами, наверное, это читали?

— Интересно, — сказал Корнилов. — Я не читал.

Выходя из комнаты, Корнилов бросил прощальный взгляд на книжные шкафы.

— А вы над чем работаете?

— Заканчиваю книгу «Причины падения Римской империи». — Он вздохнул: — Очень мало времени, а столько хочется сказать.

Уже в дверях старик вдруг спохватился:

— Вы спрашивали про необычное… Вот я сейчас вспомнил: месяца три назад я видел Женю в театре. В БДТ. Давали «Лису и виноград». Это было необычно для него.

— Он был со своей девушкой?

— Нет. Собственно, я не знаю, с кем он был. В фойе разговаривал с большим бородатым мужчиной.

— Мужчина был молодой?

— Очень пожилой. Почти старик.

— Вы бы смогли его узнать?

Елистратов подумал.

— Да, конечно. У него запоминающееся лицо.

Подождав, пока захлопнулась дверь и стихли шаги Елистратова, Корнилов позвонил в сто семнадцатую квартиру. Дверь внезапно и быстро растворилась. На пороге стоял мужчина. Лицо его было напряженным. Правую руку он держал в кармане. Игорь Васильевич хорошо знал этого инспектора. Даже помнил имя — Васечкин Николай Афанасьевич. Увидев Корнилова, мужчина виновато улыбнулся, выдернул руку из кармана.

— Извините, товарищ подполковник… Нам сказали, что если свои, то позвонят предварительно по телефону. А вы без звонка. Мы уж подумали, кто-нибудь из этой бражки.

Корнилов вошел в темную прихожую. Тут же стоял второй сотрудник. Его Игорь Васильевич не знал.

— Свет тут у вас зажигается? — спросил Корнилов. Васечкин щелкнул выключателем. — Никто не приходил, не звонил? — Корнилов прошел на кухню, заглянул в ванную.

— Нет. Мы здесь словно на необитаемом острове. Ни звонков, ни гостей…

На кухонном буфете валялись красные в белый горошек банки, рассыпанные макароны, перемешанные с крупой и сахаром…

— Ну ладно, вы пригласите понятых, а я в комнате посижу, подожду, — сказал Игорь Васильевич.

Корнилов вошел в комнату. Первое, что бросилось в глаза, — очерченный мелом силуэт человека на полу. Видно, лежал он, чуть согнувшись, вытянув вперед правую руку.

Корнилов пододвинул к себе неуклюжее, старое кресло с прямой спинкой. Сел в него.

Комната была большой, с высоким лепным потолком. Давно не мытое венецианское окно наполовину задернуто шторой, и от этого в комнате стоял полумрак.

«Кто же из дружков пустил тебе пулю в затылок?» — подумал Корнилов и посмотрел на зловещий меловой силуэт.

Несмотря на неуютность, бросившуюся Игорю Васильевичу в глаза, комната Хилкова была хорошо обставлена. В углу, слева от кресла, на котором сидел Корнилов, стоял широкий, трехстворчатый шкаф для одежды, темный обеденный стол и несколько стульев, обитых синей материей. Дверцы шкафа были открыты, и с полок свисали скомканные рубашки, какие-то тряпки. Ярко алел широкий полосатый галстук. У окна старинный журнальный столик на высокой ножке. Рядом с ним неуклюжее кресло, близнец того, на котором сидел Корнилов. На нем тоже валялась одежда. Справа от окна — сервант с посудой. Большой синий диван. И около него — мохнатый ковер. Корнилов еще раз внимательно оглядел комнату — нигде ни одной книжки. Только на журнальном столике несколько газет. Ни телевизора, ни приемника…

Чувство неуютности не покидало Корнилова. Может быть, оттого, что новая мебель в этой комнате с высоченным потолком выглядела уж слишком приземистой, совсем карликовой. И еще необжитость. Мебель была вся новая, кроме журнального столика с расколотой мраморной доской и двух кресел. «Не все денежки пускал Хилков на ветер, — подумал Корнилов. — Мебелишка недавно из магазина… Кошмарик-то все пропивал. А этот и приобретал кое-что. Может, жениться хотел?»

Игорь Васильевич сидел долго, пожалуй, около часа, стараясь примечать все, что помогло бы ему понять личность этого Хилкова, так неожиданно и трагично ушедшего от следствия, найти какую-то хоть крохотную, но убедительную детальку, которая раскрыла бы вдруг состояние хозяина перед смертью — его тревогу, страх, желание скрыться. Корнилов всегда пытался представить себе привычки, характер, наклонности человека, а потом найти в поведении, в обстановке, его окружающей, какое-либо несоответствие, что-то идущее вразрез с его характером и привычками. И тогда задать себе вопрос: а почему же он поступил вопреки привычному?

И этот неизвестный убийца… Не оставил ли он в комнате какого-нибудь, пусть маленького, свидетельства своего пребывания? Кроме пули от нагана. И сигареты.

Странно, но здесь, в жилище Хилкова, Игорь Васильевич никак не мог обнаружить присутствия индивидуальности хозяина. Чего-нибудь такого, что выдало бы его привязанности и интересы.

Одно только бросалось в глаза — аккуратность. И еще — не звонил телефон, молчал звонок от входной двери. Третьи сутки нет человека в живых — и никому до него нет дела, словно и не было его никогда на белом свете. Только работники уголовного розыска толкутся у него в квартире да, наверное, вспоминают арестованные по делу. Что, эта нелюдимость — давнее свойство характера или появилась после того, как занялся угоном машин?