А Воевода стоял перед иконой и шевелил губами. Пускай святой думает, что он молвит какие-то слова. Воевода в это время думал о своем. Ибо что такое молитва? Не в словах ведь она, а во времени. Главное - отстоять перед святым столько-то да столько, чтобы святой видел и люди знали: Воевода молится.

Но Штим не побоялся нарушить молитву, он подал знак своим подручным, и те втолкнули Стрижака в часовенку, еще и сами притащились туда с немытыми харями и встали на пороге, стараясь хотя бы чуточку спрятаться за Штимом, который смело объяснил Воеводе, что они привели сюда бродягу, который жрал и пил в корчме Воеводы, а платить не хочет.

Воевода некоторое время молчал. С суровым осуждением смотрел на изодранную обувь Стрижака, на грязные его пальцы, выглядывавшие сквозь дыры.

Как посмели помешать ему, Воеводе?

Но Стрижака не обескуражил этот молчаливый взгляд. Бродяга весело пошевелил пальцами ног, сказал с ленивым презрением:

- Только голодранцы могут иметь веру чистую и незамутненную. Богатый же безнадежно погрязает в богатстве, а владыка - в силе.

С подобной наглостью Мостовику еще не приходилось сталкиваться. Он взглянул на ободранного бродягу скорее с любопытством, чем гневно.

- Он ел у меня, - снова пожаловался Штим. - Крест показывал, а платить не хочет.

- Захочешь жрать, не то что крест - бога заново выдумаешь! засмеялся Стрижак.

- Тут все платят, - сказал Воевода.

- А ежели я не хочу?

- Не хочешь, как хочешь. Тогда все будет по обыкновению.

- А какое же обыкновение?

- Обычай древний. У нас все по обычаю, и никто не может его нарушить. Я тоже не имею ни силы, ни власти для этого.

Воевода словно бы оправдывался перед этим наглецом, и корчмарь удивился такой добросердечности Мостовика, совершенно неожиданной и необъяснимой.

- Потому-то лучше уж тебе заплатить, - посоветовал Мостовик.

- Да что, - беззаботно воскликнул Стрижак, - как говорил святой Николай: "Питие грех, а платитие - грех еще больший!"

- Откуда ведомо тебе, будто святой Николай говорил такое? - Воевода прикинулся теперь человеком, которому тоже известны эти слова святого, да и не только эти.

- А как же мне не знать, ежели я с Николаем встречался! - воскликнул Стрижак.

- Сколько же раз? - Воевода уже издевался, и это было грозным предзнаменованием, но Стрижак этого не ведал.

- Многажды! - не мигнув глазом, выпалил он.

- А ежели врешь?

- Николай сказал: "Не ври без нужды, а нужда и сама вранье найдет".

Он думал, наверное, что запутанными словесами собьет Воеводу с толку, но не таким был Мостовик.

- Святой жил давно. Много веков назад, - сурово напомнил он.

- А это как считать, и как смотреть, и о каком Николае речь вести, не унимался Стрижак.

- То есть как же? - Мостовик уже помимо своей воли втянулся в эту глупую перебранку, и, видно, сам почувствовал, что это наносит ему ущерб.

- Каждый молвит про свое, а нужно как? - Стрижак поднял вверх палец. - Как сказано в Псалтыре: "Положиша на небо уста свои, и язык пройдет по земле". О каком Николае здесь молвится? О Николае-чудотворце, - "правило веры и образ кротости", - который начал свое святительство в лета царей Диоклетиана и Максимиана - мучителей, а на Никейском соборе, созванном великим царем Константином, много тщания и великую ревность о благочестии показал и сотворил многая чудеса. Хотя перед этим правомерно можно было бы сказать и о Николае-архимандрите Сионского монастыря, муже святом вельми, которому Николай-чудотворец доводился племянником. Или, быть может, о Николае Пинарском, с той самой земли, именуемой Ликия, что и Николай-чудотворец, и тоже святом, ибо ходил в Иерусалим и двери храма сами перед ним открывались? А еще был отец Николай Дамаскин, друг Ирода иудейского и римского Августа, - может, язычник, а может, и христианин? Кто же об этом ведает?

Могли бы мы повести речь и о святых римских папах Николае Первом и Николае Втором. В особенности же Николай Первый, славный вельми тщанием о вере, рекомый "божий атлет", прослышал об отцах наших Кирилле и Мефодии, вытребовал их в Рим, и они пошли туда, но не застали Николая, ибо душа его уже вознеслась на небо.

Или мог бы ты, Воевода, иметь в виду уже и вовсе близкого Николая Святошу, князя черниговского, который прославился в Печерской обители своими деяниями богоугодными?

А раз я знаю про всех Николаев, так что? Встречался с ними или нет?

- Чем докажешь, что встречался? - Для Воеводы, казалось, было не так важно разоблачить пройдоху, как надеялся он, что Стрижак сумеет разоблачить себя и докажет, быть может, не так самому Воеводе, как другим, чтобы узнали об этом в дальнейшем все мостищане; это намерение Мостовика было еще скрыто очень глубоко. Он скрывал его даже от самого себя, никто не догадывался о намерениях Воеводы, не догадывался и Стрижак, который молол языком только потому, что умел это делать легко и, судя по всему, привычно.

- Чем докажу! - чуть ли не пренебрежительно взглянул он на Мостовика. - А хотя бы тем, что знаю все слова святого Николая. А где слова - там и дела. Вот этот человек упрекает меня куском хлеба, а разве не сказано: "Отверзая, отверзи руци твои убогому, да не возопиет на тебя к богу". И пророк Даниил Навуходоносору речет: "Тем же это, царю, пускай будет по душе тебе мой совет: искупи грехи твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться спокойствие твое!" Давид же в Псалмах речет: "Счастлив, кто печется об убогих! В день несчастья спасет его господь". Иов же речет: "Приклони ухо свое к нищему, ибо кто дает нищему, не обеднеет". Апостол же Павел: "Кто сеет скупо, скупо и жать будет; а кто сеет щедро, тот щедро и жать будет".

Он наполнил часовенку словами, как горохом, как песком днепровским, никто еще в Мостище никогда не произносил столько слов сразу, да еще перед Воеводой, да еще таких витиеватых и темных в своей сущности. Но Мостовик не мог, ясное дело, вот так просто признать себя побежденным и обескураженным, он степенно откашлялся, пожевал свои пепельно-серые усы, сверкнул желтыми глазами на Стрижака, чтобы нагнать на него еще больше страха, промолвил:

- Не один ты такой. Есть довольно людей, которые знают словеса. А еще?

- Ну ладно, - махнул Стрижак костлявой своей лапой, - ежели хочешь еще, так вот тебе. Святой Николай во всякое время к моему слову прислушивается. Хотя бы и теперь. Святой Николай, взгляни на Воеводу!

Воевода невольно взглянул на икону. Святой укоризненно всматривался в его переносицу так, что даже брови сдвинул вместе.

- И на этих глупцов тоже воззрись! - входя в раж, рявкнул Стрижак.

Подручные Штима переступили с ноги на ногу, стараясь спрятаться за его спиной; Штим подался к своим подручным, они испуганно зашептали: "Свят, свят, свят!" - а святой не спускал с них пристального взгляда, такого ужасающе пронзительного, что казалось, в дверях дыру просверлит, если попытаешься туда спрятаться.

Воспользовавшись переполохом Штима и его подручных, Воевода потихоньку отодвинулся чуточку в сторону, но святой - о диво! - тоже повел глазами следом за Мостовиком и снова уставился в переносицу так, что там даже запекло. Воевода отпрянул уже в уголок, но взгляд иконы настиг его и там, нигде не было спасения от этих полных укоризны, подведенных синяками страдальческих глаз, но самым удивительным, самым огорчительным и страшным одновременно было то, что этими глазами так легко и просто повелевал этот небрежно остриженный проходимец. Убедился в этом не один лишь Воевода, но и его подчиненные, сгрудившиеся у двери.

- Святой видит и сквозь двери, - сказал Стрижак, быстро подскакивая к дверям и вытаскивая из-за них Шморгайлика, который, почувствовав, что тут творится нечто очень любопытное, чего пропустить ему никак нельзя, по своей паскудной привычке подслушивал и подглядывал по возможности. Шморгайлик испуганно хлопал бегающими глазками, он ждал, что Мостовик гаркнет на него, быть может, и покарает за такое святотатство, но Воевода не обратил на своего подлипалу никакого внимания, - так удивил и напугал его этот случайный голодранец.