- А я ему напишу.

- Катись от меня и пиши хоть на спине у Савочки! - закричал Твердохлеб, выскакивая из-за стола.

Триер убежал, разнося весть о том, что с Твердохлебом несчастье.

Может быть, именно этот панический крик и породил наконец Нечиталюка. Он появился в отделе после обеда и лучился такой наивностью и чистотой, как первый день сотворения мира.

Однако Твердохлеба не растрогала эта наивность. Не дав Нечиталюку ни единого шанса выкрутиться, он прижал его всей тяжестью своего гнева и отчаяния:

- Что ты мне подсунул? Как назвать это свинство? Я тебе кто мальчишка?

- Старик, все намного сложнее, - пробормотал Нечиталюк.

- Что? Что сложнее? Если тут замешаны интриганы, почему мы должны им способствовать? Кто этот Масляк - подставное лицо или ученый карьерист? Кто за ним стоит, и при чем тут мы?

- Я уже доложил Савочке, что за дело взялся ты.

- Какое дело? Не за что ведь браться!

- И Савочка взял дело под особый контроль.

Твердохлеб слишком хорошо знал эти уловки Нечиталюка.

- Может, Савочка пообещал уйти на пенсию после этого дела? - спросил он насмешливо.

- Старик, ты, как всегда, попадаешь в яблочко!

- И конечно же на это время Савочка залег в больницу? Вчера ночью его забрала карета, и он в реанимации или в биотроне?

- Точно!

Твердохлеб безмолвно застыл у дверей Нечиталюка. Нечиталюк испуганно засуетился вокруг него.

- Старик, мы же знаем друг друга не первый год. Пуд соли. Ты должен понять. Начальство газеты читает. Со мной ты можешь комментировать что угодно вдоль и поперек. Могила!.. Ну! Что же ты молчишь?

- А что говорить? - устало произнес Твердохлеб и понуро повернул к своей комнате-камере.

Сел за столик, сжал виски, заныло сердце. Куда деваться?

Посоветоваться с Семибратовым? Но тот снова расследовал где-то страшное дело об убийстве и исчез, наверное, не на один месяц. А ты остаешься с Савочкой...

Сидел и думал не о себе, а о Савочке, о его непостижимости и даже мистичности. И как мог Савочка поддаться? Десятилетиями этот человек плел вокруг себя густую сеть загадочности, мифа, неприступности, а теперь оказалось (по крайней мере, для Твердохлеба), что вся эта мифология ничего не стоит.

И все же Савочка принадлежал к явлениям непостижимым. Начать с того, что начальником их отдела была... женщина Феодосия Савична, которую бог знает когда и по какой причине насмешливо-неблагодарные подчиненные перевели в мужской пол и соответственно переименовали в Савочку. Поэтому говорилось и думалось об их вечной начальнице только в мужском роде. Твердохлеб тоже поддался этому автоматизму.

Приземистая, бесформенная фигура, какие-то измятые, неопределенного цвета блузы, широкие, словно пожеванные, штаны, фуражка - торба (хоть сухари собирай) на растрепанной голове, вечная сигарета в уголке узкогубого рта, въедливая прищуренность, заговорщицки хрипловатый голос - вот и весь Савочка.

Прежде всего: он был вечный. Следователи приходили и уходили, а он оставался, как народ.

Ясное дело, Твердохлеб, как и все работники отдела, появился здесь, когда Савочка уже был, поэтому, как и всем другим, Савочка мог сказать ему: "Тебя взяли, а ты..."

Савочка отдавал предпочтение безлично-множественному способу речи, словно бы не желая подчеркивать свой женский род, и, возможно, это тоже стало одной из причин перевода Феодосии Савичны в мужской пол. А говорилось всегда так: "Тебе поручили...", "От тебя ждут...", "Тебя обязывают...", "На тебя возлагают..."

Нечиталюка Савочка взял когда-то в отдел, а со временем сделал и своим заместителем, видимо, потому, что Нечиталюк всегда был в прекрасном настроении, как и сам Савочка. Кроме того, Нечиталюк играл во все предлагаемые Савочкой игры: в дурака, в кинг и в шахматы. В шахматы Савочка играл плохо, часто проигрывал и тогда, безобидно улыбаясь, сгребал в горсть пешки и швырял их в Нечиталюка. Нечиталюк заливисто смеялся. Тогда Савочка хватал шахматную доску и замахивался на Нечиталюка. Тот смеялся еще заливистее, притворно ойкал, делая вид, что уклоняется от начальнических замахов, на самом же деле подставлял голову, надеясь на крепость крестьянских костей. Единство душ даже в отклонениях.

Самым старшим в отделе был следователь, прозванный Луноходом. Старше самого Савочки. На пенсию его не отправляли, наверное, чтобы на его фоне Савочка казался хоть немного моложе. Когда рядом растут два дерева, одному из которых двести лет, а другому сто пятьдесят, то второе все же моложе первого. Луноходом прозвали следователя за неуправляемость. Савочка только запускал его на какое-то дело, а уж дальше Луноход готов был перевернуть мир вверх ногами и так оставить.

Савочкин отдел ставили в пример. Почти стопроцентное раскрытие преступлений. Может быть, благодаря Луноходу? Потому что талантами тут, кажется, никто не отличался. Твердохлеб, просидев одиннадцать лет у Савочки, был не очень высокого мнения и о самом себе. На всех лежала печать посредственности. Савочка умел печатать. Все, что приближалось к Савочке, неизбежно должно было посереть. Кто серее, тот больший любимчик Савочки.

- Гении нам не нужны, - скромно вздыхал Савочка и опускал глаза. Гении кружат на орбитах и по спиралям, а нам подавай не орбиты, а приземленность и не спирали, а прямолинейность. Ближе к простому человеку. Чтобы вот так прильнуть к нему и услышать, как у него сердечко: тук-тук. А гений этого не сможет. От гениев у нас оскомина.

Ну ладно. Лунохода он взял, чтобы казаться моложе, чтобы тот раскрывал самые безнадежные дела. Нечиталюка держал как собственное отражение. Твердохлеба терпел потому, что тот был зятем светила международного права Ольжича-Предславского. А зачем взял Триера? Может, чтобы на его фоне выглядеть гением? А Косокосу? Потому что у нее муж - железнодорожный прокурор?

Косокосой они называли единственную, кроме Савочки, женщину в их отделении. Молодая, высокая, статная, роскошные волосы спадают на лицо. Любила себя, носила красоту, как вывеску. Нечиталюк хвастался, что спал с ней. Но тут же потирал руки и испуганно шептал: "Я тебе этого не говорил, хотя и так все знают". Если это и правда, то разве Савочка мог заботиться о чьем-то удовлетворении? Вряд ли. Может, окружал себя нечиталюками, чтобы подчеркнуть свою незаурядность? Хотя, что бы ни приплывало к их берегу, не отталкивал.

- Что? - удивлялся он, когда ему говорили о плохом работнике. - Убрать, уволить? А что будет без него? Произойдут абсурды, бедламы и кавардаки. Малоученый и недоученый? А кто из нас доученый? Думаете, я - кто? Откуда и как? Пустила меня на свет мама, и по свету вела она, царство ей небесное. И без всяких наук. Мне там двадцать с чем-то, а колхозники возьми да и прокричи меня председателем колхоза. Я к маме: "Что делать?" А мама говорит: "Раз уж люди доверили - старайся..." Через три года вызывают в район и говорят: есть такое мнение, чтобы назначить вас районным прокурором. Как? Без образования, без ничего? Я ведь о юриспруденции - вроде как о колдовстве или домовом. Бегом к маме: так-то, мама, и так, что делать? А мама: председателем тебя ставили, разве ты умела? И теперь не умеешь, а ставят. Вот и присматривайся да будь послушной, тогда и прокурором станешь. Разве кто-нибудь учил первого прокурора?

Нужно отдать должное Савочке: времени напрасно не терял, высокая ответственность и обязанности заставили получить высшее юридическое образование, - и кто теперь упрекнет за эту откровенность о прошлом?

Савочка был откровенен и доверчив. Делает ли людей откровенность добрее или справедливее? Этого Твердохлеб не мог бы сказать. Твердохлеб понимал, что он не Гамлет и Савочка не Полоний, тем более что для Савочки безразлично: Полоний, Петроний или Плутоний. Если бы ему сказали о Шекспире, он бы мило отмахнулся: "Золотко, Шекспир-пепскир, а кто будет бороться с преступностью?"

Твердохлеб не принадлежал к Савочкиным оруженосцам, но в первые годы своей работы в отделе и ему приходилось иногда сопровождать начальство в его похождениях с Нечиталюком или еще с кем-то из следователей. Заходили в кавказский подвальчик на Крещатике (теперь этого ресторанчика давно нет), Савочка пил мало, повторяя свое любимое: "Для малого тела - малый алкоголь".