Майор долго не мог себе простить, что прозевал прибытие своего кавалера. Он как раз отправился в одну из своих верховых прогулок по полям у болота и вернулся домой, только когда его сын уже сидел на кухне и поглощал тарелку настоящего восточно-прусского борща. На следующий день все в Йокенен знали: майор плакал, обнимая сына.

Кавалер прожил в Йокенен две недели. Он даже нашел время принять участие в большом турнире Инстербургского общества верховой езды в Тракенен и выиграл там какой-то приз. Но большей частью он разъезжал по деревне в одиночестве, сопровождаемый только охотничьей собакой Хассо. Йокенцам он показался несколько надменным. Когда дети громко кричали "Хайль Гитлер", он в ответ только слегка кивал головой. Он сидел на лошади совершенно прямо, как редко кто другой, да и длинный он был, выше своего отца. Взгляд его направлялся далеко за пределы низких и невзрачных йокенских домов, но на это, пожалуй, нельзя было обижаться. Не должен ли кавалер Рыцарского креста смотреть дальше соседней деревни? Йокенцы были им довольны.

Маленькая бледная женщина не умела и не хотела ездить верхом. Кучер Боровски возил ее на прогулку по полям в одноконной коляске, и каждые три дня она ездила в Дренгфурт к парикмахеру. Она всегда носила светлую одежду и шляпу с широкими полями, к тому же белые перчатки. За неотесанным Боровским она сидела в коляске как белый мотылек и, кротко улыбаясь, смотрела на однообразную красоту ивовых аллей, опустевшие сжатые поля и заросшие пруды.

Перед отъездом кавалера Рыцарского креста майор устроил праздник. Прибывающим каретам не было конца: Тоденхеферы, владелец поместья Альтхоф, Зигфриды из Скандлака и Колькайма, даже Лендорф из Мауэрзее. Все - владельцы плодородной земли Восточной Пруссии. Крупнейшие. Сюда не мог затесаться какой-нибудь санитарный врач Витке или пастор Брошек, какой-нибудь бургомистр Штепутат или карьерист вроде инспектора Блонского. Допустили разве что ландрата из Растенбурга. И, конечно, офицеров.

На дворе усадьбы был сложен высокий штабель дров, и с наступлением темноты кучер Боровски поджег его. Начали жарить на огне молочных поросят (хотя их и запрещалось резать в таком возрасте). В кустах стоял работник и подкладывал дрова, когда огонь грозил угаснуть. Сентябрьские ночи в Восточной Пруссии холодные. Тепло пылающего костра доносилось до террасы замка, и все-таки маленькой бледной женщине пришлось накинуть пальто. К полуночи трофейное шампанское кончилось, и гостям пришлось перейти к более грубым местным напиткам. Только для маленькой бледной женщины майор оставил в резерве бутылку из Франции, от восточно-прусской медовой водки она могла бы и умереть.

Когда рано утром в усадьбу пришли доильщики и зажгли в коровнике керосиновые лампы, праздник подошел к концу. Молодой Зигфрид направился в кучерскую рядом с конюшней, где кучера коротали время за свекольной водкой и игрой в карты. Он был собран и подтянут, кавалеры Рыцарского креста не напиваются.

- Можете запрягать, - сказал он.

Это была та самая ночь, когда Эльза Беренд родила своего польского ребенка, младенца с рыжими волосами поляка Станислава. Ребенок прожил всего четверть часа, он даже ни разу не закричал. Да, фюрер был прав. Теперь было ясно видно, что польская и немецкая кровь несовместимы, если ребенок прожил так недолго. После этой четверти часа Эльза Беренд похоронила свою тайну и снова стала верной женой немецкого солдата.

- Эй, Герман-соня, - приветствовал поляк Алекс маленького Штепутата, когда тот прибегал через выгон, чтобы везти с Алексом молочные бидоны на молокозавод в Дренгфурт. Летом выезжали рано, часов в шесть утра. Когда у Петера начались каникулы, он стал ездить тоже. Они сидели втроем впереди, Алекс посередине, а сзади громыхали бидоны с молоком. Почему Алекс всегда придерживал лошадей, когда они проезжали мимо йокенского трактира? Почему он каждое утро смотрел на маленькое окошко под крышей? Один раз он даже кивнул и снял свою засаленную шапку. Когда Петер разнюхал, что на чердаке живет Марыся, мальчики однажды утром, проезжая мимо трактира, заорали во все горло: "Марыся! Марыся!" Боже, как Алекс рассердился! Он чуть не скинул их с телеги. Успокоился только на шоссе, когда они были уже далеко от трактира. Герману и Петеру разрешалось по очереди держать вожжи, пока Алекс скручивал про запас сигареты. На Мариентальской дуге Алекс обычно говорил: "Бискайя петь, ребята".

Алекс подразумевал песню о Бискайском заливе, которая ему очень нравилась, хотя он и не все в ней понимал. Они пели для него "Бискайю", а когда заканчивали, Алекс пел по-польски о Катеринке из Натшинки. Это была грустная песня!

На обратном пути Герман и Петер лазили среди пустых бидонов, пока не находили простоквашу, которую Алекс вез домой. Простоквашу наливали в бидонную крышку, зажимали дыры пальцами и пили.

Но однажды случилось так, что Герману не пришлось бежать за телегой. Алекс сам подъехал к дому Штепутата.

- Пан, - обратился поляк к отцу Германа. - Эта фрау никс гут... У Марыси всегда синяки.

Алекс сжал кулак и продемонстрировал, как Виткунша ставит Марысе синяки под глазами.

- Какое тебе дело до Марыси? - спросил Штепутат.

- Марыся хорошая польская девушка... Порядочная... Все польские девушки делают детей, когда хотят домой... Делать детей, только так можно ехать домой.. Марыся не делает детей... Марыся порядочная... Зачем Марысю бить?

- Я поговорю с фрау Виткун, - услышал Герман голос отца.

- Марысе надо уйти... Другое место... Марыся старается, зачем бить.

- Наверное, хочешь, чтобы она пришла к тебе? - спросил Штепутат.

- Никс ко мне... Марыся не спит с Алекс... Марысе надо в другую деревню, чтобы не били.

В это утро Алекс не пел и о Бискайе не хотел слышать. Он безучастно сидел на козлах, непрерывно курил махорку и сквозь кроны дубов на шоссе пытался проникнуть взором в Ченстохову, к черной иконе Богоматери, которая, однако, была слишком далеко и вряд ли могла помочь.

Поехав на велосипеде за мукой на мельницу, Штепутат поговорил с Виткуншей.

- Что она, гадина, пожаловалась?

- Нет, не она сама, - сказал Штепутат.