Марта приподнялась посмотреть на свое дитя, но акушерка не слишком деликатно уложила ее обратно на подушку.

- Вам нужно теперь спокойно лежать, уважаемая.

Марта с волнением смотрела на мужа. Единственное, чего она всегда боялась, это не угодить ему. Он много видел на свете, был намного старше и опытнее ее. Карл Штепутат даже прожил несколько лет в Кенигсберге. Она-то видела только поля и поля, и то не дальше чем с дренгфуртской колокольни. И вот сейчас она родила ему сына. Карл Штепутат улыбался. Марта приняла это на свой счет, хотя это вполне могло относиться и к мальчику, с которым Марковша разгуливала по гостиной.

- Что там насчет старого Гинденбурга? - спросила Марта.

- Он умер, - ответила акушерка.

Марта испугалась. Вот умер самый великий человек, которого она знала. И в этот же день она родила сына. Что бы это значило? Что предназначил ему Господь? Штепутат открыл лаз в подпол и достал запыленную бутылку смородиновой настойки. Марковша положила ребенка на грудь матери, чтобы освободить руки для рюмки.

- Как вы его назовете? - спросила Марковша, пока Штепутат разливал.

Марта взглянула на мужа.

- Как ты думаешь, Карл?

Штепутат задумался. Среди утонченных людей модным было имя Арно растенбургский поэт Арно Хольц пользовался в то время успехом в Берлине. Но и Герман Зудерман из Мемеля тоже представлял культуру Восточной Пруссии. Герман или Арно?

- Адольф было бы неплохо, - предложила акушерка.

Карл Штепутат посмотрел на подтянутую коричневую фигуру справа от телефона. Он заколебался на мгновение, но потом решился в пользу культуры Германа Зудермана. Так в жаркий августовский день 34-го года в восточно-прусской деревни Йокенен началась жизнь маленького Германа Штепутата, в то время как кенигсбергское радио передавало на фоне траурной музыки следующее сообщение:

- Второго августа 1934 года, в девять часов утра, Пауль фон Гинденбург-Бенекендорф почил вечным сном.

Пора тебе, Карл Штепутат, отправиться в Дренгфурт записать маленького Германа - в актовом отделе и у пастора. Он живет уже третий день. И не напивайся там в городе! Не забудь о больном желудке.

Марта делала бутерброды в дорогу. Штепутат надел свой лучший костюм, не забыл воткнуть в отворот пиджака партийный значок, зацепил зажимами штанины, чтобы они не попали в велосипедную цепь, и, заглянув еще раз в колыбель, двинулся в путь. Он проехал через выгон на деревенскую улицу, и тут же ему пришлось сделать первую остановку. Навстречу ехал дядя Франц с возом ячменя. Ему мы не можем дать проехать просто так, его нужно представить. Дядя Франц был одним из немногих крестьян деревни Йокенен, поля которых находились рядом со всемогущим поместьем. Он постоянно развлекался тем, что раньше сеял, раньше вывозил навоз, раньше снимал урожай, чем в поместье. Дядя Франц всегда жевал соломинку или спичку и почти всегда спешил. Не работал он только по ночам и по воскресеньям. Его дом и участок Штепутата разделяло всего лишь картофельное поле. Из мастерской Штепутата был виден скотный двор с черно-белыми телятами, гнездо аиста на амбаре, навозная куча, за обладание которой спорили куры и важный индюк. Можно было видеть голубей, летавших красивыми стаями от конюшни к пруду, и тетю Хедвиг (она немножко хромала), кормившую птиц на дворе или щипавшую в огороде горох. Все это скоро увидит и маленький Герман, как только он сможет поднимать голову выше подоконника. Так что давайте-ка придержим лошадей. Тпру-у! Штепутат слез с велосипеда.

- Поздравляю с наследником, - сказал дядя Франц. - Я бы и раньше зашел, но сейчас, в уборку... В августе нельзя рожать детей.

Оба засмеялись.

- Тогда приходи в воскресенье, - пригласил Штепутат.

Они будут пить смородиновую настойку, говорить о крестьянах и о поместьях, об урожае, о старом Гинденбурге и о том, что теперь делать дальше. Но это не сейчас. Дяде Францу нужно везти ячмень в амбар под аистовое гнездо, а Штепутату нужно в магистрат в Дренгфурт.

Сначала в актовый отдел, потом к господину пастору. Собственно, Штепутату было все равно, крестить ребенка или нет. Он это делал для Марты, которая многого ожидала от Господа Бога. Гораздо приятнее было зайти в городскую сберегательную кассу, где Штепутат открыл на имя мальчика счет и внес десять марок. Директор сберкассы угостил его сигарой и поговорил с ним об уборочных работах в Йокенен.

Дымя сигарой, Штепутат прошел по дренгфуртскому рынку, ведя свой велосипед мимо толстых женщин, предлагавших масло, сливки, яйца, сало и ощипанных петухов. Обогнул скотный ряд, где торговцы могли споить любого, кто попадал к ним в руки. Добрался, наконец, целый и невредимый, до магазина колониальных товаров Шварца с пристроенной к нему пивной, что почти напротив гостиницы "Кронпринц". Здесь его встретила прохлада и пенящееся пиво, поставленное хозяином, когда тот узнал о причине поездки Штепутата в город. Пока продавец укладывал сахар, соль, коробки с кофе, сыр и спички (было принято закупать и на соседей, потому что в город редко кто ездил, а уж в страдное время не ездили вообще), Штепутат сидел в пивной в кабинете хозяина за стопкой водки. Хозяин рассказывал, как год назад на этом самом месте положили на стол инспектора поместья Блонского, напившегося до потери сознания. По углам стола зажгли четыре свечи и спели "Иисус, ты наш оплот". В сопровождении торжественной процессии донесли маленького Блонского до ожидавшего на рынке кучера. Кучер на самом деле подумал, что к нему несут покойника, и почтительно снял шляпу. Блонски потом раздавал по десять марок всем участникам "похорон", чтобы замять эту историю.

Но Штепутат не собирался напиваться до такой степени. После трех стопок водки и пары кружек пива он сказал, чтобы ему привязали пакет с покупками к багажнику, и отправился в обратный путь. Возбужденного выпивкой Штепутата обуревали возвышенные мысли. Легко себе представить, что вращались они вокруг его сына - пожилые отцы особенно к этому склонны. Все свои надежды они возлагают на кричащий сверток весом в семь с половиной фунтов. У молодых отцов еще имеется и собственное честолюбие. Однако мечты Штепутата были не совсем обычного склада. Офицерская карьера для сына, мечта всех господ в Восточной Пруссии, если только их дети не являлись на свет косолапыми, не привлекала его совершенно. И не из-за стрельбы и убийств, а просто потому, что он слишком часто встречал в своей жизни офицеров безмозглых. Крестьянин, ремесленник? Такие желания маленьких людей казались ему слишком скромными. Штепутату представлялся поэт или музыкант. Не художник, нет - марание ни в чем не повинного холста не внушало ему доверия. Но во всяком случае, что-то духовное. Если не получится поэт, то пусть будет врачом или адвокатом, на худой конец школьным учителем. В Йокенен такие чудовищные мысли нельзя было даже произнести вслух, он их скрывал даже от Марты, хотя и подозревал, что она тоже предается подобным мечтаниям. Что привело Штепутата в такое настроение, когда в мыслях рождаются герои - выпитая водка или попутный ветер, который дул ему в спину и резво гнал вниз по склону Мариентальской горы? Наверное, все родители думают так о своих детях, если только работа оставляет им время на размышления. Но нет, Штепутат не верил, что какой-нибудь работник поместья с его полудюжиной детей способен на такие мысли. Такому человеку, как Карл Штепутат, было не так-то просто жить среди двух сотен ограниченных йокенцев. Ему приходилось притворяться, скрывать возвышенные порывы, чтобы не стать чужаком в собственной деревне.