Зимой четырнадцатого-пятнадцатого года прошел слух, что через деревню будет проезжать Гинденбург. Школьники целое утро мерзли на Ангербургском шоссе, делали снежных баб и вставляли им в руки флажки. Но победитель Танненберга предпочел двинуться на восток по другим дорогам.

Несколько лет спустя работники выловили из деревенского пруда пики и ружья, брошенные при поспешном отступлении русскими. Последнее напоминание о казаках. Майор велел вычистить заржавевшее оружие и повесил его в своей охотничьей комнате.

Как-то после обеда, когда инспектор поместья Блонски приехал на лошади к Штепутату-отцу на примерку новых галифе, двухлетний Герман осознал, как важно в жизни принадлежать к тем, кто ездит на лошадях, а не к большой толпе, которая этажом ниже передвигается на собственных ногах. Герман играл в грязи у забора, когда что-то заслонило солнце. Над ним стоял вороной конь маленького Блонского, грыз удила и перестал пританцовывать только тогда, когда Блонски привязал его к столбу. Ботфорты с блестящими шпорами ступили рядом с Германом в песок - высокие сапоги, оставлявшие в земле глубокий след. Маленький Герман впервые понял, что мир был поделен между людьми, которые сидят на лошадях, и людьми, которые стоят на земле. Лошадь это средство не только передвижения, но и возвышения. Лошадь разделяет гордость всадника: телегу с навозом она тащит, глядя в землю, а за военным оркестром скачет с высоко поднятой головой. Лошадь больше подходит для возвышения человека, чем, например, вол. Наука ошибается, датируя начало человечества днем, когда четвероногий поднялся и пошел на двух ногах. Настоящий, высший человек возник, когда первый двуногий вскочил на лошадь. Тот, кто сидит на лошади, вынуждает других почтительно смотреть вверх. Даже маленькие фигуры вроде инспектора Блонского появляются под этим углом на фоне неба и выглядят внушительно.

Господа на лошадях были господами в Йокенен: майор, владелец 750 гектаров полей, лесов и торфяных болот - его сын Зигфрид, который служил в Кенигсберге и время от времени приезжал в деревню стрелять диких уток и кабанов - инспектор Блонски, возмещавший свой маленький рост необыкновенно громким голосом и тем, что почти никогда не слезал с лошади. И камергер Микотайт, единственный, кто не родился наездником, а дошел до этого своим усердием. Его отец еще пас овец на болоте поместья. Сын начал кучером у майора, стал бригадиром и наконец, как камергер, сел на лошадь. Микотайт душа поместья Йокенен.

Герман на четвереньках двинулся к вороному жеребцу. Радуясь мелким деталям, как это свойственно только детям, он рассматривал серые копыта с блестящими подковами. Руки едва доставали до свисающих стремян. Он на них немного покачался. Вороной не возражал, когда Герман обеими руками обхватил его переднюю ногу. Только когда детская рука тронула узду, конь вздернул головой, и Герман покатился в траву. Тогда он направился к задним ногам. Хотел поиграть с яблоками навоза, но они разваливались в его руках. Несчастье случилось без злого умысла со стороны вороного жеребца маленького Блонского. Виноваты были мухи-жигалки, забравшиеся животному под хвост. Конь взбрыкнул. Заднее копыто ударило Германа в грудь и отбросило на несколько метров. Этого было достаточно, чтобы Герман посинел. Он лежал свернувшись и не мог ни стонать, ни кричать. Дядя Франц ехал с мельницы и увидел Германа Штепутата, безжизненно лежащего позади лошади. Он остановился. Соскочил с телеги. Побежал бегом через выгон (несмотря на свои сорок пять лет, дядя Франц еще мог бежать быстро). Остановился перед посиневшим маленьким Штепутатом. Поднял его на руки. Положил себе на плечо. Похлопал ему по спине. Мальчик, давай же, начинай дышать! Навстречу ему уже спешила Марта. И как она шла! Заломив руки. Потом она увидела своего посиневшего ребенка и рухнула, легла на камни перед дверью дома. Штепутат раздел Германа в мастерской и обнаружил на его груди, как клеймо, отпечаток лошадиной подковы. Он тер и тряс маленькое тело, пока не услышал тихий стон. Стон становился все громче и наконец перешел в облегчительный рев, настолько громкий, что Марта очнулась от своего обморока.

Блонски вызвался послать кучера Боровского в Дренгфурт за санитарным врачом Витке. Карл Штепутат в приступе мании величия отклонил это предложение. Зачем поднимать столько шума, это вам не какой-нибудь городской недотрога. Глаза у него уже открылись, дышит вполне нормально. В Йокенен дети каждый день падают с деревьев, лошадей или телег. Для закалки нужно, чтобы на тебя хоть раз наступила лошадь. От этого редко кто умирал, но, правда, было в деревне из-за таких случаев несколько хромых и горбатых.

Оптимизм Штепутата оправдался. Через неделю Герман выздоровел. Он еще немного покашливал, и случалось, что, долго побегав, он вдруг бросался на землю и начинал плакать. Но эти симптомы постепенно затихали. Зато надолго осталось понимание, как важно в жизни быть верхом на лошади.

На святого Мартина, 10 ноября 1936 года майор принял на работу в хозяйстве поместья новую горничную - черноволосую Анну из католического Эрмланда. Это повторялось из года в год, потому что горничные в поместье постоянно исчезали несколько странным образом: их выдавали замуж. У Анны были печальные глаза и большая грудь - внешние качества, подходящие для ее должности. Анну никто не предупредил. Экономка знала, но молчала, как и во все предыдущие годы. Даже жене майора было известно, почему горничные поместья меняются так часто. Знал это и маленький Блонски, и камергер Микотайт, но они испытывали почти злорадство при виде ничего не подозревающей девушки, шедшей со своим чемоданом от остановки автобуса. Так Анна и оставалась в неведении, пока однажды ночью в ее комнате не появился майор в галифе и сапогах - прямо с охоты. Она закричала от страха, но в замке были толстые стены, а комната Анны находилась в самом конце дальнего южного флигеля.

Майор получил удовлетворение. Таков был порядок вещей в Йокенен. Почему с Анной должно быть иначе, чем со многими другими горничными до нее? Таким образом майор снова убеждался, что, несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он все еще полноценный мужчина. На него это всегда находило поздней осенью, когда начиналась скучная восточно-прусская зима, когда ему приходилось отказываться от верховых прогулок, потому что дороги либо размывало, либо заносило снегом. Началось это в тот год, когда его жена всю зиму пролежала с упорным воспалением легких. Тогда она отнеслась к нему с пониманием, но майор не остановился и после того, как воспаление легких прошло. Тем не менее с Анной все было бы в порядке, если бы она после той ночи вернулась в свой Эрмланд. Но она боялась так сделать. Это была ее первая должность. Если бы она сбежала, дома был бы ужасный скандал. Да она и не была уверена, не относится ли то, чего от нее требовал майор, к ее обязанностям. Может быть, ей просто нужно все это терпеть.