Я намеренно сгущаю краски, выбирая эпизоды, уводящие Валерия в герои светской — иногда на грани скандальной — хроники. Можно, если подходить с ханжеской предвзятостью, видеть в его поведении сплошное нарушение режима. А лучше бы рассмотреть за всем этим самопальный профессионализм. Протест против казарменной дисциплины из-под палки. Воронин знал степень вреда, приносимого беспорядочной жизнью. И в тренировочной работе — в ней он бывал в свои лучшие годы неистов — смывал грехи обильным и горьким потом. Он мог имитировать небрежение к своей футбольной работе. Оставил как-то у нашего общего товарища свою сумку с формой, с игровыми бутсами. Товарищ для форсу вышел в этой амуниции на товарищеский матч между журналистами известных московских редакций. Но не успел он сыграть матч в майке игрока сборной СССР, как ему сообщили, что Воронин разыскивает его по всей Москве, объехал все творческие клубы…

Игру его в сезоне шестьдесят пятого я бы поставил выше, чем выступления в шестьдесят четвертом. Определение в конце сезона журналистами лучшего игрока — нововведение сезона-64 — можно посчитать и условностью. Нет у нас среди журналистов такого количества знатоков, чтобы считать их выбор хоть сколько-нибудь приближенным к истине. Но Воронин отнесся к признанию себя первым очень серьезно. До конца века футбола выборы производились еще тридцать пять раз — и часто ли, обратите внимание, № 1 удавалось сохранить свою позицию и в следующем сезоне? Если удавалось, то в редчайших случаях — и каким гигантам: Стрельцову, Блохину… Так вот, Валерий, позволявший себе отметиться на пугавших некоторых легкомыслием сборищах (теперь бы их с почтением назвали бы тусовками, обязательными для знаменитостей), вел себя, как первый игрок страны. Причем не себя выделяя, а работая на команду неистово. Я ни в коем случае не считаю, что чемпионат шестьдесят пятого года для «Торпедо» выиграл он один. Но победили ли бы без Воронина — сомневаюсь. Такого высочайшего класса «джокера» ни в одной команде не рискну назвать. Хотя в том же московском «Динамо» с видимым удовольствием огромные нагрузки брал на себя Валерий Маслов. Но чемпионат выиграли торпедовцы — и воронинскую роль в шестьдесят пятом я сравнил бы разве что с той ролью, что сыграл в шестидесятом Борис Батанов. Кстати, Воронину в том сезоне исполнилось двадцать шесть, как тогда было Борису. Но опыт игр на самом высшем уровне у Валерия скопился несоизмеримо больший.

Из того, что писали о нем в газетах, ему больше всего понравилась фраза: «Воронин забил свой дежурный мяч головой». Он ценил в игре классного футболиста регулярность, систему.

И мне казалось, что относился он к переживавшему возрождение Стрельцову — при всем сохраненном к Эдику почтении — как европеец к «дремотной Азии».

…И опять после завершения сезона чествование торпедовцев происходило и в городе, и в деревне — в Мячково, то есть.

На этот раз награждение проводилось не в зилов-ском дворце, а в Лужниках — в кинохронике остались молодые лица тех, кого уже нет на свете, в том числе и Воронина со Стрельцовым…

В Лужниках Эдик несомненно отодвинул всех на второй план. Зал взрывался аплодисментами и криками при любом намеке, при любом упоминании про Стрельцова. Наша апээновская компания, выступая с подмостков перед многотысячной аудиторией, прибегла к открытому тексту — и «сорвала самый большой аплодисмент». Борис Королев прочел стихи, где утверждалось, что как ни хорош и старателен центрфорвард из Минска Эдуард Малофеев, побить бразильцев можно при единственном условии — вернуть Стрельцова и в сборную. Из дали лет такое пожелание выглядит совершенно безобидным. Но в те времена несанкционированность тезисов при выступлении не только перед обширной аудиторией, а и на вечере, транслируемом по телевизору в прямом эфире, апээновскому начальству представлялась недопустимой. Бориса вызвали к начальству, ругали. И если бы не благодарность от ЗИЛа, подписанная и директором Бородиным, и парторгом Вольским, нам бы незавизированные стихи еще долго вспоминали.

В Мячково на банкете присутствовало все зиловское начальство. Умно и корректно выступил представительный и нарядный в своем коричневом костюме Валентин Иванов, эмоциональную ноту внесла говорившая от имени жен футболистов Лидия Иванова, квалифицированно разобравшая лучшие матчи. Всех насмешил Стрельцов, начавший свою речь словами: «Когда со мной случился этот случай…» Но лучшим было выступление Воронина. Он сидел неподалеку от нас — и весело посоветовался: мне-то чего сказать? Кто-то сострил: «Скажи про руки». И он сейчас же нашелся — произнес: «Я предлагаю выпить за руки, которые собирают урожай и автомашины. За руки, одним словом, которые мы рекламируем своими ногами».

К ночи веселье приняло традиционно-беспорядочный характер. Стрельцов предложил установить елку в центре тренировочного поля, «которому мы все обязаны…» Но до центра поля не добрались, увязли в сугробах, елку воткнули в снег чуть дальше штрафной площадки…

Я заметил, что в торпедовском веселье Воронин несколько иной, чем в тех неформальных праздниках, в каких я имел честь наблюдать его за последние два года. Он точнее нес себя, если можно так выразиться. Вносил в это веселье стиль, шутил тоньше, совсем не пьянел, с женой Валей они выглядели идеальной парой, относящейся к остальным с дружелюбной и легкой иронией…

Сейчас — в двухтысячном году — я знаю, что случилось со всеми нами, со всеми, кто веселился в Мячково, переступая в сезон шестьдесят шестого года, я воспринимаю ту картинку, как переводную, сквозь которую проступают для меня те цвета и мотивы, и слова произнесенные или почему-либо несказанные, которых не мог уловить тогда. О чем нисколько не жалею. Если бы сразу знать, как и что повернется для кого, куда приведет, заведет, с чем оставит, — неужели интереснее стало бы жить?

У меня нет — и не может быть — доказательств, что Воронин, заканчивая пятый полноценный, полновесный сезон в «Торпедо», некоторые итоги уже подбивал и выбирал для себя жизненную программу в футболе, отличную от тех, кто праздновал победу в зимнем Мячкове.

Но сейчас-то очевидно, что победой в шестьдесят пятом тогдашний потенциал был исчерпан. И символическим можно бы считать, что Маслов в Киеве начинает строить новую команду, а здесь, в Москве Марьенко выжал все, что оставалось из созданного в шестидесятом. Для «шестидесятников», кроме Воронина, все оставалось позади. Чемпионский год отнял у них то, чего — в силу (слабость, вернее) возраста — не вернуть, не восстановить. Как и всякий тренер Виктор Семенович Марьенко рассчитывал на резерв, на молодых. Но вынужден напомнить, какую школу — у Бескова, у Маслова — прошли те молодые, кого хватило на два чемпионства за пять лет. Откуда было взяться равным этой гвардии новобранцам?

…Год назад Воронин жаждал соперничества с Пеле, а теперь мог ждать реванша в Лондоне, сатисфакции на предстоящем чемпионате — мотивация осталась. Но в глубине уязвленной футбольной души он уже не верил, что станет вровень с бразильцем, даже если выступит против него успешнее, — слишком уж глубоко разбирался Валерий в игре. И не думаю, чтобы психологическая травма, полученная в московском матче с бразильцами, совсем уж залечилась признанием его вновь лучшим игроком страны.