Граф Уваров присвоил Лилиенталю официальный чин, наделил широчайшими полномочиями и снабдил грозными бумагами, в которых местным властям предписывалось оказывать подателю всяческое содействие и обеспечивать полицейскую защиту на случай нежелательных эксцессов. Лилиенталь отправился в объезд еврейских общин черты оседлости, не подозревая, что именно официальный статус и сопровождающие жандармы обрекают его миссию на окончательный провал.

Если раньше в еврейских общинах к нему относились как к несущему околесицу собрату-еврею, то есть с ним спорили, горячились, иногда даже грозили рукоприкладством, но все-таки принимали за своего, то теперь он стал посланцем «начальства», от которого ничего, кроме неприятностей исходить не могло. Спорить с ним, возражать ему стало опасно. С ним соглашались, кивали головами, поддакивали, но только для того, чтобы, выпроводив с почетом, молить Бога, чтобы он никогда больше не появлялся со своими бесовскими проектами. Оказавшись совершенно чужим среди евреев, а потому ненужным и правительству, убедившись в бесплодности своих усилий и глубоко разочарованный, Лилиенталь, наконец, осознал, что ничего путного из его затеи выйти не может. Этим и объяснялось его «бегство» в Америку.

В намерении правительства насаждать светское образование среди евреев просматривалась оборотная сторона той же рекрутчины. Российская власть и значительная часть общества усвоили предрассудки и предубеждения предшествовавших поколений (вспомним Державина). Они были убеждены во вредоносности евреев, а причину этой вредоносности видели в их религии. То была нетерпимость, унаследованная от предыдущих поколений и восходящая к фанатизму христианской церкви раннего средневековья. По инерции она продолжала культивироваться, не подвергаясь критике или пересмотру.

Не имея ни малейшего представления об иудаизме, власти, тем не менее, не сомневались в том, что религия воспитывает в евреях враждебность к христианскому миру; что она внушает им отвращение к производительному труду; позволяет и даже поощряет любые аморальные действия по отношению к христианам; что основные заповеди иудаизма, известные из Библии, — не убий, не укради, не лжесвидетельствуй и т. д. — обязательны для евреев якобы лишь в отношениях между собой; что будто бы в Талмуде (которого никто, конечно, не знал) имеются секретные предписания, гласящие, что неевреев можно и даже богоугодно и убивать, и обкрадывать, и эксплуатировать, выцеживать кровь из христианских младенцев, лишь бы — не попадаться.

Предубежденному юдофобскому сознанию еврейство представлялось чем-то вроде сплоченной мафии или секретной организации, спаянной общей враждой ко всему остальному миру. Свою собственную иррациональную вражду к евреям юдофобы «рационализировали», приписывая свои постыдные чувства тем, кого они ненавидели. В России такие представления о евреях были характерны не только для отдельных групп населения, но они лежали в основе государственной политики. Потому и для «перевоспитания» евреев государство видело только одну возможность: вырвать подрастающее поколение из-под влияния старшего, побудить его к переходу в христианство или хотя бы максимально ослабить на него влияние «религиозного фанатизма» еврейской среды. Если забривание в солдаты детей было одним из средств достижения этой цели, то светское образование мыслилось как другое такое средство.

Однако до того, чтобы насильственно загонять еврейских детей в светские школы (как их сгоняли в школы кантонистов), правительство не дошло — на это не хватило «энергичности» даже у Николая Павловича. А добровольно еврейские массы на это не соглашались. Как констатирует Солженицын, «если к 1855 только в „зарегистрированных“[79] хедерах училось 70 тысяч еврейских детей — то в казенных училищах обоих разрядов всего 3 тысячи 200» (стр. 124). Это через одиннадцать лет после «бегства» Лилиенталя.

Бесплодные усилия были прекращены с воцарением Александра II, и именно к этому времени относится перелом в отношении к светскому образованию в еврейской среде. Поучительный урок: как только «начальство» перестало толкать евреев в светские школы, так они сами стали тянуться в эти школы. В чем тут дело? А в том, что в воздухе повеяло свежим ветром. Либеральные реформы, начатые молодым царем, коснулись и еврейского бесправия. Хотя до уравнения в правах не дошло, но появились более широкие возможности в разных областях жизни и профессиональной деятельности. И тотчас же началось приобщение евреев к светскому образованию. Особых еврейских школ для этого вообще не понадобилось: еврейские дети стали охотно — и во все большем числе — поступать в обычные гимназии, а по окончании — в университеты. Тут и «власть кагала», которой российские юдофобы еще не одно десятилетие будут пугать слабонервных,[80] тоже оказалась совершенно бессильной. Н. С. Лесков писал об этом так:

«Как только при императоре Александре II было дозволено евреям получать не одно медицинское образование в высших школах, а поступать и на другие факультеты университетов и в высшие специальные заведения, — все евреи среднего достатка повели детей в русские гимназии. По выражению еврейских недоброжелателей, евреи даже „переполнили русские школы“. Никакие примеры и капризы других на евреев не действовали: не только в чисто русских городах, но и в Риге, и в Варшаве, и в Калише евреи без малейших колебаний пошли учиться по-русски и, мало того, получали по русскому языку наивысшие отметки… Евреи проходили факультеты юридический, математический и историко-филологический, и везде они оказывали успехи, иногда весьма выдающиеся. До сих пор можно видеть несколько евреев на государственной службе в высших учреждениях[81] и достаточное число очень способных адвокатов и учителей. Никто из них себя и своего племени ничем из ряда вон унизительным не обесславил. Напротив, в числе судимых или достойных суда за хищение, составляющее, по выражению Св. Синода, болезнь нашего века, не находится ни одного служащего еврея. Есть у нас евреи и профессора, из коих иные крестились в христианство в довольно позднем возрасте, но всем своим духом и симпатиями принадлежавшие родному им и воспитавшему их еврейству,[82] и эти тоже стоят нравственно не ниже людей христианской культуры».[83]

Н. С. Лесков. Портрет Серова

Напомню, что Солженицыну работа Лескова известна, но он игнорирует его авторитетное свидетельство. Поворот евреев к светскому образованию он рассматривает в контексте их… «уклонения» от воинской повинности, о которой речь шла выше. Переломным он называет 1874 год, когда появление нового «воинского устава и образовательных льгот от него» (стр. 181) якобы и заставило евреев ринуться в университеты. Как будто в них можно было поступить, не пройдя гимназического курса! Если и стало заметно повышаться число евреев-студентов с середины 1870-х годов, то это могло произойти только потому, что в средние школы они стали поступать десятилетием (на самом деле двумя десятилетиями) раньше. Впрочем, сам Солженицын, противореча себе, приводит немало примеров, указывающих на активное приобщение евреев к русскому образованию и вообще к русской культуре с самого начала царствования Александра II, на что и указывал Лесков.

Горькая ирония состояла в том, что чем больше евреев приобщалось к русской культуре, к светскому образованию, чем активнее стали они принимать участие в общественной жизни России, то есть чем меньшей становилась еврейская «замкнутость» и «изолированность», чего, казалось бы, так жаждали российские власти, тем чаще всему этому они стали чинить препятствия! «Опасность», ранее якобы исходившая от еврейской изолированности, стала превращаться в «опасность», якобы вызванную еврейской приобщенностью. И уже в 1875 году, констатирует Солженицын со ссылкой на Еврейскую Энциклопедию, «министерство народного просвещения указало правительству на „невозможность поместить всех евреев, стремящихся в общие учебные заведения, без стеснения христианского населения“» (стр. 181).