(Майкл Муркок, роман “Лондон, любовь моя”)

Анна Асланян: Вот эта вещь - “Лондон, любовь моя” - выходила по-русски.

Майкл Муркок: Да, и по-французски тоже, но издали ее, как ни странно, под маркой фэнтези. Ведь так же нельзя! У меня эти проблемы с издателями существуют давно – более или менее с самого начала. Проблема в том, что они считают: если книгу определенным способом подать, то можно привлечь определенного рода читателя. Но получается, конечно, совсем не так – читатель недоволен. И с романами про Джерри Корнелиуса произошло то же самое. Любители фантастики, которым в то время было, наверное, интересно читать про космос, или про будущее, или про что-нибудь такое, - так вот, когда Джерри Корнелиуса им подали как фантастику, им это страшно не понравилось, очень и очень сильно не понравилось, они так прямо об этом и заявили. Я разругался с издательством “Пенгуин”, забрал у них эти книжки, потому что они никак не желали расставаться со своей фантастикой. Я им говорю: те, кто читает научную фантастику, у вас эти книги не купит, те, кто читает другое - тоже не купит.

Анна Асланян: И вы ничего не можете сделать?

Майкл Муркок: Могу и делаю — чаще и настойчивее, чем большинство авторов. Но тут вот какая проблема: во-первых, у тебя складывается репутация человека несговорчивого, а издатели, соответственно... Издатели ведь любят легкую жизнь — пожалуй, в большей степени, чем представители остальных профессий. Поэтому, если с ними постоянно спорить, они не захотят тебя больше издавать. Так что это не в твоих интересах — да в этом смысле получается, что ни скажи, все не в твоих интересах. Когда “Лондон, любовь моя” подается как альтернативная реальность — а именно так и делается, — когда эту книгу называют фантастикой... Недавно в “Гардиан” был большой материал про книги различных жанров. Единственной из моих книг, которую включили в раздел “научная фантастика”, стала “Лондон, любовь моя”. Но “Лондон, любовь моя” - это не фантастика; там затрагиваются не те предметы, которые затрагиваются в фантастике. Для меня это — очень серьезное непонимание. Не знаю, читали ли Вы книги про полковника Пята – “Византия” и так далее, - но когда их подают как альтернативный мир, тем самым попросту сводят на нет то, о чем я пишу. Я же, черт побери, пишу про Холокост! Не про какой-то там воображаемый Холокост или альтернативный Холокост — я пишу о том, что произошло на самом деле, пишу по возможности ясно. И вкладываю кучу усилий в изучение материалов; знаете, у меня многие годы ушли на то, чтобы овладеть этой темой, и занимался я этим, поскольку не мог успокоиться, не мог найти других романов, где было бы, на мой взгляд, сделано то, что хотелось сделать мне. Понимаете, это значит — отрицать вещи страшно важные. Не то чтобы я переживал о том, понравится ли то, как меня подают, ученым-критикам. Когда меня представляют как автора, работающего в жанре фэнтези, я не переживаю, потому что, если речь действительно идет о фэнтези, то да, все верно — это как раз и есть фэнтези, это книги из серии “Фантастика и приключения”. Это как раз то, что пишется за три дня, а вот эта вещь [“Лондон”] — на нее у меня ушло как минимум недели четыре... [смех] Да нет, на нее у меня около года ушло.

Диктор: “Из-за угла появилась фигура, закутанная в чёрный плащ, сложенный на голове в форме капюшона. В одной руке он держал букет цветов, в другой - белый плоский ящик.

- Приветствую тебя, - формально обратился я к нему в марсианском приветствии. - Мы - гости в вашем городе, и ищем помощи.

- Какую помощь может оказать Кенд-Амрид любому человеческому существу? - мрачно пробормотал закутанный в плащ человек, и в голосе его не было ни единой вопросительной ноты.

- Мы знаем, что ваш народ практичен и полезен, когда речь заходит о машинах. Мы думали... - заявление Хул Хаджи оборвал странный смех закутанного в плащ незнакомца.

- Машины! Не говорите мне о машинах!

- Почему же это?

- Не спрашивайте ни о чём! Покиньте Кенд-Амрид, пока можете!

- Почему нам не следует говорить о машинах? Ввели какое-то табу? Народ теперь ненавидит машины? - Я знал, что в некоторых обществах Земли страшились машин, и общественное мнение отвергало их, поскольку в них видели бесчеловечность, и упор на машинерию заставлял некоторых философов обеспокоиться, что человеческие существа могут стать в перспективе слишком искусственными. На Земле я, как учёный, сталкивался иногда с такой позицией на вечеринках, где меня обвиняли во всех смертных грехах из-за того, что моя работа имела отношение к ядерной физике. Я гадал, не довели ли жители этого города подобные взгляды до воплощения в жизнь и не запретили ли машины, поэтому решил задать такой вопрос.

Но человек в плаще снова засмеялся.

- Нет, - ответил он, - жители города не ненавидят машины - если они не ненавидят друг друга.

- Твоё замечание невразумительно, - нетерпеливо бросил я. – Что случилось?

Я начал думать, что первый встреченный нами человек в Кенд-Амриде оказался сумасшедшим”.

(Майкл Муркок. Роман “Хозяева ямы”, 1969 год)

Анна Асланян: Значит, в каком-то смысле переключаться с одного на другое Вам все-таки приходится? И усилия в разных жанрах требуются разные?

Майкл Муркок: Ну да, приходится. Я соврал было, но тут вы меня поймали.

Анна Асланян: Вернемся к роману “Лондон, любовь моя”. Именно тут Вы пытаетесь совместить обе вещи – реализм и, если не фантастику, то абсурд.

Майкл Муркок: Да, элементы абсурда тут есть, но они не выходят за пределы обычного. То есть, влезть на дерево в Ботаническом саду Кью-гарденз, в теплице для тропических растений, все-таки можно, хоть это и нелегко. Комичное тут заключается вот в чем. Отвлекусь немного: комедия и фантастика тесно связаны между собой. И там, и там требуется преувеличение и сжатие времени. Понимаете, ситуация смешна, когда она разворачивается быстро. У меня довольно много комических сюжетов, и мне почему-то действительно так кажется: что фантастика, что комедия; как я уже говорил, в обеих имеется определенная доля преувеличения, а также - определенная доля ограничений временного характера. В смысле писательского труда они не так уж сильно отличаются друг от друга. При работе и над тем, и над другим задействованы одни и те же ресурсы. В общем, когда у меня этот... как его... Кисс влезает на свое дерево, все дело в том, что на самом деле события с такой скоростью обычно не разворачиваются. Вот что я, пожалуй, хотел на этот счет сказать.

Анна Асланян: Научная фантастика Вам как будто бы ближе, чем фэнтези – последнюю Вы называли эскапистской, пассивной, реакционной. Значит ли это, что фантастике более свойственно что-то менять в мире, проповедовать либеральные ценности?

Майкл Муркок: Нет, по-моему, и то, и другое – вещи реакционные. По-моему, и то, и другое – дань упрощенному восприятию мира. Фантастика, пожалуй, в большей степени... Жанровая литература вообще по большей части консервативна – вероятно, потому ее и читают, потому ее и пишут. Думаю, это именно так – большинству жанровых книг, по крайней мере тех, что я читал, присуще определенное консервативное... настроение, что ли. Отчасти это объясняется вот чем: при их чтении не ожидаешь никаких сюрпризов. Люди читают подобные книги – я читаю подобные книги, – чтобы в очередной раз, так сказать, получить удовольствие.

Анна Асланян: Разве Вы не пытались сделать этот жанр более радикальным? Я о тех книгах, которые Вы согласны считать фантастикой.

Майкл Муркок: Да – и проблема в том, что тут обычно мешает сама форма. Форма тяготеет к упрощению. Скажем так: с этой формой следует обращаться очень осторожно, иначе можно свести все, по сути, к формуле. Понимаете, идеи упрощаются – особенно в научной фантастике, - пусть даже сами эти идеи важны, пусть даже затрагиваются важные вещи: космос, общество будущего, да что угодно. Мне кажется, тут необходимо написать огромную книгу, или серию книг, для того, чтобы придать этому обществу будущего всю сложность реальной жизни, обычного восприятия. Одним словом, все нужно придумывать. Я вот не знаю: а стоит ли оно того? По-моему, этого вообще невозможно добиться. Дорис Лессинг, насколько я понимаю, в своей фантастике пыталась сделать именно это. И в результате получилось... в общем, как-то не особенно интересно. Это не самые интересные из ее вещей – так мне кажется.