«Бег – трус и лгун, а такие люди легко идут на убийство. Пистолета у него в руках нет, а для того, чтобы подкрасться ко мне, ему придется пройти мимо окна».

Он поднял пистолет, прицелился в середину оконного квадрата и стал ждать. И действительно, минуту спустя на фоне окна показалась рука, а затем окно заслонила фигура Абдуселам-бега. Мустафа спустил курок. За звуком выстрела он не расслышал, как упал бег.

Старый Омер, хозяин постоялого двора, или ничего не слышал, или не посмел вмешаться.

Всю ночь без отдыха скакал Мустафа Мадьяр через лес. Усталый конь то и дело останавливался, шарахался от теней. Да и сам он начал вглядываться в причудливые очертания пней и их тени в светлой безлунной ночи. Он стал пугаться и объезжать то, что казалось ему странным и опасным. Ему вдруг почудилось, что от каждой коряги исходит особый, ей одной свойственный голос, шепот, зов или песня; тихие, еле слышные голоса перемежались и переплетались с тенями. Потом все звуки поглотило щелканье плети, которой он стегал коня. Но только он переставал стегать, снова роились, накатывали волной голоса. Желая заставить их замолчать, он и сам закричал:

– А-а-а-а!

Но тогда лес ответил ему со всех сторон – из каждого дупла, с каждого ствола и листа донеслись громкие, обрушившиеся на него голоса:

– A-o-o-o!

Он напрягался, кричал изо всех сил, хотя у него уже сжималось горло и не хватало дыхания, но бесчисленные, неодолимые голоса перекрывали его крик, а деревья и кусты угрожающе топорщились. Он мчался, не чувствуя под собой коня. Волосы у него вставали дыбом. Захлебываясь, он кричал не замолкая, пока не выехал на равнину, где голоса постепенно утихли и смолкли.

Рассвет застал его в Горице, близ Сараева. Он остановился среди сливовых садов. Конь каждую минуту спотыкался, ноги у него были сбиты в кровь, бока ввалились. Небо светилось розовым светом, пронизывавшим тонкие облака. Над городом, в котловине, лежал низкий туман, из которого, как мачты затонувших кораблей, торчали минареты.

Он провел рукой по влажному лицу. Попытался разогнать пляшущие черные круги перед глазами, мешавшие ему видеть и сияние дня, и город внизу. Он тер виски, вертел головой, но черные круги перемещались вместе с его взглядом, и все расплывалось, мрачнело, дрожало. Оглушала тишина, а в ней слышалось, как непрерывно шумит и бьется в жилах на шее кровь. Он не мог понять, где находится, не мог вспомнить, какой сегодня день. Подумал было о Сараеве, но в голову лезли и путались кавказские города со своими минаретами. Временами он совсем ничего не видел.

С трудом выбравшись из лабиринта садов и заборов, Мустафа въехал на улицы города и остановил коня у кофейни, где на просторной зеленой лужайке рядом с кладбищем и источником уже сидели, прихлебывая кофе, турки. Он слез с коня и подошел к ним. Грязный, в измятой одежде, он неуверенно ступал через тьму, застилавшую ему глаза. На мгновенье он увидел лица, окружавшие его, но они тут же исчезли, потом показались снова – опрокинутые, раздвоившиеся. Сел. Сквозь шум крови в ушах Мустафа прислушивался к разговорам, с трудом улавливая связь между отдельными словами. Говорили о гонениях, учиненных наместником султана Лутфи-бегом.

После многочисленных и затяжных войн и в самом Сараеве, и по всей Боснии развелось множество пьяниц и бродяг, участились убийства, грабежи и всякие насилия. Когда султану надоели жалобы, он послал в Сараево своего наместника, наделив его специальными полномочиями. Этот высокий, бледный, с тонкими обвисшими усами человек, проходивший по улицам с видом отшельника, ссутулясь и не глядя по сторонам, был неумолим, жесток и скор на расправу. Никто не помнил такой беспощадной жестокости. Всех попавшихся в пьяном виде, или слоняющихся без дела, или тех, на кого донесли как на грабителей или убийц, Лутфи-бег швырял в Жуту Табию,[12] крепость, где палачи-анатолийцы душили жесткими шнурами всех подряд, без суда и следствия. Случалось, что за одну ночь душили по шестьдесят преступников. Райя ликовала. Турки начали роптать на чрезмерную строгость Лутфи-бега. Тогда он приказал схватить двух торговцев, которые публично осуждали его, и они были задушены прежде, чем кто-либо успел за них заступиться.

На улицах валялись трупы людей, которые погибли, отбиваясь от стражников. Все трепетало. Повсюду была кровь. Теперь, как никогда, можно было лишиться головы.

И сейчас турки, сидевшие в кофейне, говорили о строгостях наместника. Не решаясь высказать все, что думали, они только жалели, что погибло столько мусульман и среди них – герои и храбрецы. Какой-то старик говорил укоризненно:

– Ей-богу, захлестнет нас райя. Наши погибают, а крещеной сволочи расплодилось видимо-невидимо.

Мустафа с трудом прислушался, и ему показалось, что это как-то связано с его мыслями. Он напрягся и с усилием выговорил:

– И крещеной и некрещеной: все сплошная сволочь.

Все обернулись на его голос, охрипший, шипящий, почти шепот. И тогда только увидели, как он растерзан, испачкан зеленью травы и желтой глиной, какое у него почерневшее как уголь лицо. Увидели, что глаза у него налиты кровью – один зрачок выделяется черной точкой, что руки у него сводит судорога, что ворот разорван и вены на шее набухли, а левый ус искусан и намного короче правого.

Они переглянулись. Он, уловив сквозь надвигавшуюся на глаза кровавую пелену, как все лица оборачиваются к нему, подумал, что на него собираются напасть. И схватился за саблю. Люди вскочили на ноги. Те, что постарше, отшатнулись к стене, а двое помоложе, с кинжалами, встали впереди. Он опрокинул одного, но внезапно перестал видеть и во второго саблей не попал. Перевернул ступу, в которой толкли кофе, и, продолжая размахивать саблей как слепой, выбежал на улицу. Турки из кофейни – за ним. Стали собираться прохожие. Одни думали, что люди наместника ловят кого-то, другие – что турки набросились на стражников Лутфи-бега. В последнее время все привыкли к подобным потасовкам и с кровожадным злорадством принимали в них участие, не заботясь о том, на чьей стороне.

Мустафа, ничего не видя перед собой, наткнулся на калитку, и тут его окружили: с одной стороны – турки, выбежавшие из кофейни, с другой – прохожие. Множество рук вцепилось в него. С него сорвали джемадан, и он остался в рубахе. Чалма свалилась с головы. Рубашка трещала. Он отбивался неистово, не выпуская из рук сабли. Калитка не выдержала натиска толпы и с треском рухнула, многие, потеряв опору, упали, а Мустафа вырвался и, размахивая саблей, помчался вниз по крутой улице. Толпа кинулась за ним.

Он бежал, ничего не видя перед собой, лысый, голый до пояса, обросший шерстью. Сзади улюлюкала толпа:

– Держите его, он бешеный!

– Человека убил!

– Негодяй!

– Держи его, не пускай!

Прохожие безуспешно пытались его задержать. Одним ударом он свалил стражника, вставшего на его пути. Многие понятия не имели о том, почему за ним гонятся, но преследователей становилось все больше. Из ворот выбегали новые и новые люди. Лавочники подбадривали их криками со ступеней своих лавок, швыряли в него гирьками и деревянными сандалиями. Рядом с ним неслись перепуганные собаки. Хлопали крыльями и квохтали куры. Из окон высовывались любопытные.

И опять в его наполовину угасшем сознании сверкнуло: «Все сплошная сволочь. Всюду!»

Уже совсем без сил, он все же не сдавался и намного опередил преследователей. Он почти добежал до зеленого кладбища на Чекрклинке, когда из кузницы выглянул цыган и, увидев, что толпа гонит полуголого человека, бросил в него железным обломком и попал в висок.

Большая звезда сорвалась с тесного, темного неба, за ней осыпались мелкие. Вот и последняя погасла. Темно и жестко. Жестко. Это было последнее, что он почувствовал. Толпа приближалась.

ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ

Ага – землевладелец, господин, уважительное обращение к состоятельным людям.