Из ста примерно сотрудников бывшего ИНО осталось не более двадцати. Некоторые резидентуры были фактически ликвидированы, а в такой важной, как берлинская, сохранилось всего лишь два разведчика, один из которых, к тому же, был новичком.

Наряду с «ежовцами», действительно повинными во многих преступлениях, были репрессированы, а в лучшем случае, уволены и честные профессионалы. Это привело к утрате связей, часто безвозвратно, со многими ценными агентами. Меж тем заменить закордонных разведчиков, действующих как с легальных, так и с нелегальных позиций, куда труднее и сложнее, нежели сотрудников для внутренних органов государственной безопасности.

Правда, подоспело пополнение: натасканные на скорую руку выпускники Центральной школы НКВД и Школы особого назначения. Обучили их кое-как не по их вине — все руководители и почти все преподаватели, как штатные, так и приглашаемые профессионалы из центрального аппарата, были арестованы.

Как должен был вести себя Коротков, очутившись на Лубянке в такой период после нескольких лет пребывания за рубежом? Как можно естественнее и задавать поменьше вопросов. Самым естественным в глазах сослуживцев для сотрудника, вернувшегося из-за кордона, была забота об оставшемся там имуществе. В тогдашней Москве, как всегда переживавшей временные трудности с обеспечением населения предметами ширпотреба заграничные башмаки, тем более часы или радиоприемник рассматривались как ценность безусловная и были предметом зависти окружающих. Начальник 5-го отдела Владимир Деканозов никогда в жизни за границей не был, но как каждый человек, много лет просидевший в Грузии не только на чекистской, но и партийно-хозяйственной работе, заграничные вещи почитал и толк в них знал. Поэтому он с пониманием отнесся к рапорту вернувшегося только что из Европы своего сотрудника Короткова с просьбой помочь ему в возвращении из Франции оставленного там багажа.

Но вот прочитав этот рапорт, Деканозов пришел в полное недоумение.

Судите сами:

«Нач. 5-го отд. ГУГБ НКВД

т. Деканозову

Рапорт.

Прошу Вашего разрешения получить из Парижа тяжелой почтой оставленный мною там чемодан с учебниками и беллетристикой на иностранных языках.

Прошу также разрешить послать кому-либо из наших работников в Париже оставшиеся у меня мои личные деньги в фр. фр. [французских франках] на покупку учебников и словарей и пересылку их мне.

с-к 5-го отд. ГУГБ Коротков. 3.XII.38 г.»

Ну не чудак ли? В багаже — одни книги, даже личную валюту не истратил до конца, просит на них накупить ему еще словарей и учебников, словно мало ему тех, что в Париже остались. Действительно, чудак. Но странную просьбу уважили. Даже разрешили скидку за пересылку чемодана.

На своей первой встрече на Лубянке с новобранцами ИНО (так по старой памяти продолжали называть разведку) Берия разыграл фарс, который должен был стать серьезным предупреждением для сотрудников, у которых и так шла голова кругом после двух подряд кровавых «чисток».

О том, как проводилось приобщение новичков к разведке, рассказал спустя десятилетия генерал-лейтенант Виталий Павлов:

«К назначенному сроку в приемной собрались начальники отделений, почти все сплошь молодые люди. Естественно, они гадали, о чем будет говорить нарком.

Среди «необстреленной» молодежи, волею судьбы попавшей в верхи разведки, выделялась группа примерно из полутора десятка сотрудников более старшего возраста. Они вели себя сдержанно, не переговаривались, не крутили во все стороны головами…

Наконец нас пригласили в кабинет наркома. Это было большое, отделанное красным деревом помещение, вдоль стен которого стояли мягкие кожаные кресла. На возвышении располагался огромный письменный стол на резных ножках, покрытый синим сукном. Мы расселись в креслах…

Вдруг позади стола бесшумно открылась небольшая дверь, которую я принял было за дверцу стенного шкафа, и вышел человек в пенсне, знакомый нам по портретам. Это был Берия. Его сопровождал помощник с папкой в руках. Не поздоровавшись, нарком сразу приступил к делу. Взяв у помощника список, он стал называть по очереди фамилии сотрудников, которые сидели перед ним. Слова его раздавались в гробовой тишине громко и отчетливо, как щелчки бича:

— Зарубин!

Один из сидевших перед столом встал и принял стойку «смирно».

— Расскажи, — продолжал чеканить нарком, — как тебя завербовала немецкая разведка? Как ты предавал Родину?

Волнуясь, но тем не менее твердо и искренне один из самых опытных нелегалов дал ответ, смысл которого состоял в том, что он никого и ничего не предавал, а честно выполнял задания руководства. На это прозвучало угрожающе равнодушное:

— Садись! Разберемся в твоем деле.

Затем были названы фамилии Короткова, Журавлева[39], Ахмерова и других старослужащих разведки, отозванных с зарубежных постов. Унизительный допрос продолжался в том же духе с незначительными вариациями. Мы услышали, что среди сидящих в кабинете были английские, американские, французские, немецкие, японские, итальянские, польские и еще, Бог знает, какие шпионы. Но все, подвергнувшиеся словесной пытке, следуя примеру Василия Михайловича Зарубина, держались стойко. Уверенно, с чувством глубокой внутренней правоты отвечал Александр Михайлович Коротков, под руководством которого я прослужил в дальнейшем несколько лет в нелегальном управлении. Спокойно, с большим достоинством вел себя Исхак Абдулович Ахмеров и другие наши старшие коллеги.

Совещание, если его можно так назвать — оно было похоже на экзекуцию, — закончилось внезапно, как и началось. Дойдя до конца списка и пообещав опрошенным «скорую разборку», Берия встал и, опять не говоря ни слова, исчез за дверью. Его помощник предложил нам разойтись.

Никаких дополнительных разъяснений к увиденному и услышанному не последовало. Мы были ошеломлены. Просто не верилось, что все это произошло наяву. Для чего было разыгрывать это действо? Почему Берия решил подвергнуть опытных разведчиков такой «публичной казни»? Для их устрашения?

Мы терялись в догадках, но в конце концов склонились к тому, что эта демонстрация была задумана, чтобы преподать урок нам, молодым: будьте, мол, послушным инструментом в руках руководства НКВД и не думайте, что пребывание за границей укроет кого-либо от недреманного ока Центра».

Далее произошло нечто невероятное: трех часов разведки — Василия Зарубина, Исхака Ахмерова и Михаила Григорьева назначили к двадцатипятилетнему Виталию Павлову, ни разу в жизни не выезжавшему за границу… стажерами!

«Но приказ есть приказ, — продолжает Павлов. — Я попросил всех троих пройти ко мне, чтобы обсудить положение. У меня хватило ума, чтобы сообразить: никакой я для них не руководитель. Так честно им и признался. Конечно, для видимости надо будет соблюдать субординацию: на Лубянке было немало глаз и ушей, и кто-нибудь обязательно сообщил бы начальству, если бы я не выполнил указания. Я сказал, что не собираюсь руководить ими, а хочу набраться у них разведывательного ума-разума».

В конечном итоге все утряслось. Почти все. Сама обстановка вынудила Берию вернуть немногих уцелевших профессионалов на ответственную работу за рубежом. Так и произошло, скажем, с теми же Зарубиным и Ахмеровым. Павел Журавлев удержался в должности начальника немецкого отделения разведки.

Тот грубый, даже хамский ледяной душ, которым новый нарком окатил вызванных к нему, незаслуженное понижение в должности, сделанное на людях, было на самом деле зловещей игрой, спектаклем, своего рода проверкой на лояльность. Новый нарком сразу дал понять личному составу разведки, кто теперь хозяин на Лубянке. Но фарс в любой момент мог обернуться и трагедией. Вот это даже самые тугоумные поняли должным образом.

Автор намеренно подчеркнул, что утряслось почти все… Потому что единственный, прилюдно вызванный «на ковер» — Александр Коротков был не понижен в должности (по штатному расписанию он числился старшим оперуполномоченным), или звании, а вообще уволен из системы органов государственной безопасности.