Первые бомбардировки вызвали у берлинцев настоящий шок. Чьи же бомбы, в таком случае, что ни ночь, падали на их головы, недоумевали они, если не вражеские, то неужто дружеские? Быть может, итальянские или даже японские?

Во время воздушных тревог поддерживалась строгая дисциплина: стоило только пронзительно завыть сиренам, как полицейские и бойцы местной противовоздушной обороны немедленно загоняли всех прохожих в ближайшее бомбоубежище, невзирая на чины и звания, в том числе и обладающих аккредитационными карточками дипломатов.

Началось строительство бункера и на территории советского полпредства. Его как раз успели закончить — оставалось лишь разместить внутреннее оборудование — как начался поход против Советского Союза. Так что воспользоваться им пришлось уже сотрудникам разместившегося в здании полпредства СССР (в нарушение, между прочим, международного права) имперского министерства по делам оккупированных восточных территорий.

Раз в неделю во всех кинотеатрах показывали сорокапятиминутные ленты военной кинохроники — «Вохеншоу», снятые высококвалифицированными операторами из так называемых «рот пропаганды» под личной эгидой рейхсминистра Геббельса. Короткова поразило обилие на этих сеансах (а он не пропускал ни одного выпуска — это тоже была информация, к тому же зрительно интересная) женщин, особенно пожилых. Потом выяснил: оказывается, Геббельс установил порядок, по которому каждая немка, увидевшая в «Вохеншоу» своего сына-фронтовика или мужа, имела право бесплатно получить фотоотпечаток этого кадра! Таким образом хитроумный рейхсминистр заставил едва ли не всю женскую половину населения страны смотреть еженедельные выпуски фронтовой, тогда еще только победной кинохроники и до боли в глазах жадно вглядываться в каждый кадр…

Почти все кондукторы в трамваях и автобусах теперь были женщины, встречались даже фрау-вагоновожатые, что прежде было просто немыслимо. Исчезли — были реквизированы на время войны — почти все частные автомобили, а такси, в целях экономии бензина, разрешалось пользоваться лишь для деловых поездок и в особо экстренных случаях, например при доставке роженицы в больницу.

И карточки, почти на все, и продовольствие, и промышленные товары. Причем, нормы были установлены «научные», то есть достаточно скудные. Продовольственные карточки были очень дробными, некоторые талоны, размером в почтовую марку, к примеру на десять граммов мяса и подобное, чтобы можно было не только купить продукты домой, но и пообедать в заводской столовой или посидеть вечером в кафе. Только в дорогих итальянских ресторанах делалось исключение для спагетти — видимо, из уважения к дуче Бенито Муссолини.

На третий день в Берлине Коротков обнаружил, что у него не хватает галстука нужной расцветки и тут же подобрал подходящий в ближайшей лавочке. Но оказалось, что кроме денег за галстук полагается еще промтоварный купон, всего один. Но купона у него не было: дипломатов власти продовольственными карточками обеспечивали с избытком, но промтоварных купонов (немцы называли их «пунктами») не выдавали. Без купонов можно было купить только газету, карандаш, расческу, бритвенное лезвие, две или три сигареты. Курильщики норовили утром, до работы, обежать несколько табачных ларьков, чтобы набрать курева на день. Как ни уговаривал Коротков пожилую суровую фрау продать ему галстук без купона, но за двойную цену, та в ответ лишь непреклонно поджимала выцветшие губы и презрительно цедила что-то об «орднунге», то есть, порядке.

Для обеспечения дипломатов и иностранных корреспондентов промышленными товарами был выделен всего один на весь уже и тогда громадный Берлин универсальный магазин «Вертхайм» на Потсдаммерплац. Там дипломат мог отобрать неограниченное количество одежды, обуви, белья — чего угодно, товар при нем укладывался в пакет, который опечатывался и доставлялся в посольство. Там покупатель оплачивал покупку через бухгалтерию и наконец получал ее в свое распоряжение.

В военном быту были и смешные на сторонний взгляд моменты, однако вполне разумные с немецкой точки зрения: распоряжением Геббельса во всех общественных местах (кроме, разумеется, иностранных посольств, на время войны были запрещены… танцы!

Еще одна деталь: на всех станциях метро и городской железной дороги, просто на стенах домов, на заборах, даже в каждой пивной висел плакат с жутковатым изображением шпиона и предостерегающей надписью: «Тс-с! Враг подслушивает!»

Но было бы неверным полагать, что эти первые два-три дня Коротков совершал лишь экскурсии по городу и знакомился с оперативными материалами, имевшимися в распоряжении резидентуры. Нет, конечно.

В контрразведке всех «серьезных» стран существует правило: они автоматически устанавливают наблюдение за каждым прибывающим в страну сотрудником полпредства, посольства, консульства, журналистом. Наблюдение ведется довольно долго, чтобы точно выявить, не является ли «объект» разведчиком. Поэтому, как правило, разведчик, прибыв в страну, первые недели, а то и месяцы никаких активных шагов не предпринимает: вникает в обстановку, знакомится с городом, изучает материалы своего предшественника, наконец просто обустраивается с семьей на новом месте. Разумеется, он должен также освоиться с теми обязанностями, которые возлагает на него должность-прикрытие.

У «Степанова» времени, да и надобности на длительное раскачивание просто не имелось. По счастью, он обнаружил, что никакого наблюдения за ним со стороны немецких спецслужб не велось. Это казалось удивительным, но факт оставался фактом. Никто не прилипал к нему на улице, лишь только он выходил за ворота полпредства, никто в бирхалле не сидел за столиком напротив, прикрываясь газетой, и так далее.

Коллеги в полпредстве объяснили: немцы демонстративно сняли почти всякое наблюдение за советскими дипломатами. (Исключение составлял лишь Амаяк Кобулов. Спецслужбы мгновенно вычислили, что именно он является резидентом НКВД — для этого, впрочем, достаточно было знать, чей он брат, — и сразу взяли под плотную опеку.) Во-первых, этим они давали понять, что доверяют Советскому Союзу, что намерены свято соблюдать пакт. С этой целью они даже пошли на вообще беспрецедентный шаг: показали советским специалистам новейшие самолеты-истребители, танки и некоторые другие виды вооружения. Тут, правда, крылась и еще одна цель — запугивание!

Во-первых, Рейнгард Гейдрих, шеф полиции безопасности и службы безопасности СД, был уверен и сумел убедить в этом Гитлера, что очистил Германию от иностранных разведчиков и коммунистического подполья. Доля истины в этом присутствовала. Правда, заслуга тут принадлежала не только Гейдриху, но и… бывшему советскому наркому внутренних дел Ежову и, правда в гораздо меньшей степени, нынешнему — Берии, изрядно прохудившим во многих местах собственную разведывательную сеть.

Без особых сложностей в первые же дни по прибытии в Германию Коротков выяснил, что оберрегирунгсрат доктор Арвид Харнак как работал, так и продолжает работать в имперском министерстве экономики.

Затем методом личного наблюдения установил, что «Брайтенбах» каждое утро выходит из своего дома № 21 на Кармен-Сильверштрассе и едет на Курфюрстендам, 140, где размещался сектор «Е» (контрразведывательный), в котором он служил. Значит, с Вилли Леманом тоже все в порядке.

В начале сентября Коротков позвонил по телефону, указанному в оставленной «Брайтенбахом» записке, назвал пароль, а затем, в соответствии с условиями, договорился о личной встрече.

На следующий день он уже сидел за кружкой светлого пива в бирхалле на одной из улочек, вливающихся в Кантштрассе, неподалеку от вокзала «Цоо».

В назначенный час, много позднее окончания рабочего дня, в прокуренный зал вошел мужчина лет пятидесяти, чуть выше среднего роста, плотного сложения, с короткой, крепкой шеей и почти круглой головой. Уши и нос у него были специфически приплюснуты, похоже, в молодости он занимался либо борьбой, либо боксом, лоб высокий, с большой залысиной. Маленькие светлые глазки взирали на мир уверенно и цепко. Во всем его облике чувствовалась сила и обстоятельность. Ничего «гестаповского» в его внешности Коротков не углядел, но что-то от старого служаки, эдакого фельдфебеля-резервиста, в нем ощущалось.