"Юридическая контора Лоджерс и Уэйберн, Ипсвич.

Уважаемый мистер Уотчет!

В ответ на Ваше письмо от пятнадцатого сообщаю, что я официально утвердил завещание, уплатил все долги и распределил имущество в соответствии с волей умершей. Распродажа мебели состоялась в прошлый понедельник. В настоящий момент я имею честь представить при сем полный и, Как я полагаю, окончательный отчет, из которого видно, что Вам, как законному наследнику, причитается остаток в сумме сорока трех фунтов. Боюсь, такой результат разочарует Вас, но Вам, вероятно, было ранее известно (я же, к сожалению, не был еще в курсе дела, когда имел удовольствие видеть Вас), что большая часть собственности Вашей тетушки отошла в другие руки по дарственной записи, и весьма вероятно, что она за последние годы неоднократно обращалась к основному капиталу, чем основательно его истощила.

Ваш преданный слуга

Эдвард Лоджерс"

У Ральфа отвисла челюсть, и в наступившем молчании слышалось только частое дыхание Айлин. Лишь через минуту она сказала:

- Ты никогда ни словом не упоминал о дарственной записи и, как всегда, все перепутал!

Ральф ничего не ответил: он был слишком зол на старуху, которая оставила "этой жирной вороне", адвокату, сто фунтов для того, чтобы обеспечить ему, Ральфу, сорок три.

- Ты всегда веришь только в то, во что тебе хочется верить! воскликнула Айлин. - Ну что ты за человек!

На другое утро Ральф отправился в Ипсвич. После тщательной проверки отчета стряпчего ему удалось увеличить свое наследство на пятнадцать шиллингов, что было значительно меньше расходов на билет, гостиницу и гонорар адвокату за консультацию.

Душевная боль, которую причинил Ральфу поступок тетушки, не поддавалась описанию: как она могла дать ему повод думать, что никакой дарственной записи не было, да еще жить на свой основной капитал! И Ральф, содрогаясь, вспомнил насмешливое выражение лица покойницы. Он вернулся домой, голова у него шла кругом. Поднявшись на другой день утром, он сказал:

- Авось, сумею выручить сотню за нашу машину. Пойду займусь этим делом.

- Захвати и это, - ответила Айлин, подавая ему кулон.

Ральф взял его и тяжело вздохнул:

- К счастью, на изумруды сейчас большой спрос. Я нарочно его купил.

К вечеру Ральф вернулся повеселевший. Он продал автомобиль за шестьдесят пять фунтов, а кулон - за сорок два, очень удачно, потому что изумруды уже упали в цене! Он убедил Айлин, что, получив наследство в сорок три фунта, они после уплаты за птицу и курятник потеряют на всей операции только четырнадцать фунтов. Кроме того, у них останутся куры, а цены на яйца растут. Айлин согласилась, что сейчас подходящее время для птицеводства: можно надеяться на большой доход. И, подняв голову, она прошептала:

- Поцелуй меня, милый!

Ральф поцеловал жену и, улыбаясь своей неизменной улыбкой, с жадной надеждой уставился поверх ее головы на что-то, видимое только ему. В конце концов ведь им достанется ее имение. Оно все-таки когда-нибудь перейдет к Айлин.

МАТЬ ВСЕХ КАМНЕЙ

Перевод Ю. Жуковой

После обеда пятеро пожилых англичан заспорили о причинах войны.

- Конечно, джентльмены, - сказал Трейверс, - вам лучше знать, но, верьте или нет, а я вам сейчас назову настоящую причину войны.

Трейверс был высокий седой бородач с румяным лицом, маленькими живыми глазами и спокойной, неторопливой речью. На него тотчас обрушился град насмешек, и только мистер Аскью, хорошо знавший Трейверса, сказал, смеясь:

- Ну что ж, послушаем!

Трейверс медленно обвел присутствующих взглядом своих живых глаз и начал застенчиво и неуверенно:

- Так вот, мистер Аскью, эта история приключилась с одним моим большим приятелем в шестьдесят седьмом или в шестьдесят восьмом году. Рей был из тех, что всю жизнь хлопочут, чтобы разбогатеть, да так и остаются ни с чем. Возвращался как-то этот самый Рей на юг из того места, что сейчас называется Бечуаналенд, - он там тогда охотился. Похвастать ему было нечем. И вот однажды вечером он в самом жалком виде забрел в лагерь к какому-то старику буру. Теперь такие буры вывелись. Ферм своих у них не было, и они просто переезжали с места на место со всем добром и ребятишками. Найдут хорошее пастбище, распрягут фургоны и живут себе, пока скотина не поест всю траву, а потом снова в путь-дорогу. Этот старик бур тут же пригласил Рея поужинать с ними, но только одному богу ведомо, что у них там был за ужин, потому что эти буры самого дьявола слопают без всякого соуса да еще и пальчики оближут. После ужина старик с Реем уселись у входа в палатку - нужно сказать, что в те времена буры-кочевники жили в палатках, - и принялись болтать, покуривая трубочку. Возле них в пыли дети играли камешками. Камешки были круглые, три или четыре штуки, и дети подбрасывали их, стараясь подхватить вместе с камнем, который они называли на своем языке Moer-Klip, что значит "мать камней". Раз, два - поймали, два, три - поймали, - вы ведь, наверное, знаете эту детскую игру в шарики. Солнце стало садиться, и тут Рей заметил, что эта самая "мать камней", в которую дети бросали камешки, вдруг заблестела. Тогда Рей заинтересовался и спросил старика бура, что это за камень такой у детей. Старик поглядел на камень, поглядел на Рея, да и говорит: "Камень как камень" - и снова задымил трубкой.

Рей встал на колени, поднял камень и взвесил его на ладони. Камень был величиной с орех, а по виду... по виду он походил на квасцы. И чем дольше Рей смотрел на него, тем увереннее думал: "А ведь это, ей-богу, алмаз!"

Наконец он спросил старика, где дети взяли этот камень. Старик ему отвечает: "Камень-то? Пастух где-то подобрал". А Рей опять: "Где подобрал?" Старик махнул рукой: "Там, на холме, за рекой. Да откуда мне знать, брат? Ведь камень он и есть камень". Рей ему тогда сказал: "Разрешите мне взять его с собой". Старик знай себе курит, а потом и говорит: "Что один камень, что другой - какая разница? Бери, брат". Тогда Рей сказал: "Если этот камень то, что я думаю, я заплачу вам половину тех денег, что мне за него дадут". Старик улыбнулся: "Ладно, брат, бери его, бери!"