Она взялась за конверт дрожащими руками.
«Уважаемая госпожа Бурлеска» — профессор выводил слова по линованной бумаге тонким пером, аккуратно и разборчиво, — «возможно, вы помните меня по университету. Я некогда был научным руководителем вашей подруги Августы Торанс и вашим платоническим воздыхателем. Надеюсь, я не оставил у вас неприятных воспоминаний.
Я никогда не осмелился бы Вас потревожить, если бы не чрезвычайные и прискорбные обстоятельства, которые меня отчасти извиняют. Неделю назад с моей супругой Мартой случилось то несчастье, какое может в наше время случиться с любой женщиной. Особенно ужасно, что его причинил нашей семье мой — а также и Ваш — знакомый, Гор Стояновский. Мы никогда не были особенно близки, но я всегда уважал его как блестящего специалиста в области криминалистики и просто как человека…»
Женщина отложила в сторону письмо, чтобы вытереть под паранджой вспотевшее лицо.
Значит, Гор Стояновский. У него всегда водились червяки в голове. Когда они были вместе, он иногда делал странные вещи. Чего уж там — очень странные вещи. Но это касалось только их двоих. Гор всегда умел провести границу между личным миром и реальной жизнью. К тому же — жена коллеги… Хотя сейчас возможно и не такое. Ей недавно рассказывали об одном таком ублюдке. Кажется, ему было около шестидесяти — солидный человек, безупречная репутация, ему все доверяли. Он выбрал себе в жертву дочку лучшего друга. И обошёлся с ней чудовищно жестоко. Но Гор, Гор! Он ведь, кажется, работает полицейским экспертом? Нет, нет, это в голове не укладывается.
«Я настоял на частной беседе с господином Стояновским. К сожалению, человекообразное существо, с которым я имел неудовольствие беседовать, лишь отдалённо напоминало того блестящего джентльмена, которого я некогда имел честь знать. Тем не менее, я добился от него подобия обещания не причинять моей несчастной супруге существенного вреда и не повергать её чрезмерным унижениям.
Со своей стороны он выдвинул ряд требований. Одно из них касается финальной церемонии. Марта, что бы она не перенесла, вряд ли способна исполнить этот отвратительный обряд. Зная её нежную душу, могу сказать с уверенностью: она не в состоянии причинить вред кому бы то ни было, даже насильнику и мучителю. Я, напротив, готов прикончить мерзавца голыми руками — но он вовсе не горит желанием доставить мне подобное, если здесь допустимо это слово, удовольствие. В конце концов он предложил Вашу кандидатуру…»
Варлека внезапно поймала себя на том, что губы кривятся в улыбке — Гор польстил, хотя и отвратительным способом, её женскому тщеславию.
«Итак, я испрашиваю у Вас согласия на роль ассистентки. Разумеется, ваше участие в столь тягостном деле должно быть вознаграждено. Было бы смешно и дерзко предполагать, что вас заинтересуют материальные ценности. Но у меня есть вещь, которая может отчасти компенсировать Вашу любезность.
Горькая ирония ситуации состоит в том, что незадолго до случившегося я через свои каналы сумел исхлопотать для своей супруги свидетельство о временной неприкосновенности. Я, глупец, собирался преподнести его моей дорогой Марте в качестве подарка на её день рождения, а потому не завизировал в нотариате. За два дня до торжества случилось то, что случилось. Я никогда не устану напоминать себе о том, что это целиком и полностью моя вина, которая не может быть искуплена никогда.
Так или иначе, у меня на руках непогашенное свидетельство сроком на сто пятьдесят суток. Как мне объяснил наш юрист, перед визированием свидетельства я имею полное право перезаполнить его на любое имя и проставить любую дату. Если только Вы согласитесь оказать помощь мне и моей несчастной супруге, вы в тот же самый день — или любой другой по вашему выбору — сможете зайти вместе со мной в нотариальную контору и воспользоваться этим свидетельством как пожелаете.
Умоляю Вас о согласии. Если вы примете решение, прошу известить меня об этом. Достаточно позвонить по моему парижскому телефону — он есть в справочнике — и просто сказать „да“ или „нет“. Также прошу о сохранении полной тайны…»
Госпожа Бурлеска бессильно опустила тонкую руку с письмом, чувствуя, как по шее стекает струйка пота, змейкой пробирается в ложбинку грудей, чтобы расплыться где-то на ободке накрахмаленной тряпичной фиалки. Дьявольщина, мы никак не можем перестать украшаться, хотя бы так. Всё-таки этот дурацкий цветочек надо бы убрать. Или не стоит: вряд ли такое привлекает маньяков. Хотя кто знает, что делается в голове у маньяка? Что сейчас происходит в голове у Гора? Лучше не думать.
Но если она согласится, она сможет снять чёрную тряпку на целых сто пятьдесят дней. Сто пятьдесят дней она сможет ходить по улицам любого города спокойно и без страха. Загорать на пляже. Купаться в море. Идти через толпу мужчин и не бояться их взглядов. Сто пятьдесят дней гарантированной личной неприкосновенности. Правда, потом будет ещё тяжелее. Но она устала. Она заслужила отдых. И смешная плата за это — убить ублюдка, убить легально и честно. Да, она с ним когда-то была близка. Но теперь их ничто не связывает, кроме нескольких воспоминаний. Которые ей, конечно, дороги, но не настолько, чтобы ради них носить чёрную тряпку и не видеть солнца все оставшиеся годы — пока она не подурнеет настолько, что никакой сумасшедший не прельстится её телом… Хотя нет, паранджа — это теперь навсегда. Сумасшедшие бывают разные.
Бурлеска снова склонилась над письмом. Внизу была приписка другим почерком:
«Варлека, зайчик. Это пишет твой старый лис. Извини за повод, ну да тебе не привыкать. Ты крови никогда не боялась, а я тебе давал её понюхать, и твоей и своей. В общем, валяй, детка. Навеки твой Г. С».
Варлека машинально кивнула. Да, это было похоже на Гора: с ней он был именно таким. Однажды он дал ей опасную бритву и потребовал, чтобы она резала ему спину во время каждого оргазма. Он вынес то ли девять, то ли десять порезов, под конец они буквально купались в луже крови… Иногда у него в голове что-то переключалось, и тогда он связывал её… чем? Кажется, какой-то толстой упругой лентой — так, что она не могла пошевелиться, и бил её кожаной плетью с чёрной латексной рукоятью в форме конского члена. О, как он её бил! Потом засовывал эту рукоять в то место, а сам пользовался другим. Тогда ей это нравилось.
Ну а теперь Гор решил пойти до конца. Червяки в голове выросли и потребовали корма.
Она почесала переносицу сквозь чёрную ткань и вызывала на экран парижский телефонный справочник.
— Посадка закончена, — сообщил сладкий компьютерный голос. — Взлёт через пять секунд, — добавил он. Переборка между мужским и женским рядом кресел тревожно замерцала красным.
Это было чистой формальностью: в безынерционной кабине транспортника ощутить момент взлёта было всё равно невозможно. Разве что теперь можно было быть совершенно уверенной, что никто не сунется на женскую половину.
Варлека со стоном облегчения освободилась от хиджаба и немедленно протёрла лицо влажной салфеткой. Стало чуть-чуть полегче.
На соседнем кресле, пыхтя, разматывала свой платок Райса Ваку, молодая аспирантка, которую Бурлеска решила взять с собой: девушка могла оказаться полезной.
— Ваш завтрак, — вкусно мурлыкнул компьютер.
Вдоль переборки вытянулась серебристая лента, по которой поплыли стайки белых стаканчиков с прохладительными напитками и какие-то огромные чёрные ягоды величиной с апельсин — что-то из новых сортов.
— Ой, — прощебетала Райса Ваку, протягивая руку к ягоде, — попробуй-ка вот это. Кажется, вишня.
— Я хочу омлет, — буркнула Варлека. — Ты помнишь, что такое омлет? Настоящий?
— Да, пробовала, — неожиданно заявила аспирантка, — я бывала в Монако. Только там всё очень дорого. И порция была крохотная. Я ничего не почувствовала.