С религией сперва неразрывно, затем все более обособляясь и становясь одним из элементов политико-философских спекуляций, было связано право. Право и его важнейшая составная часть — закон были для римлян структурообразующим элементом как мирового, так и гражданского порядка. Закон богов упорядочивал космос; право, равное для всех граждан, делало город миниатюрным отображением космоса. Пожалуй, ни в одной другой культуре право не занимало столь высокого места в иерархии ее компонентов, не пронизывало до такой степени и философскую мысль, и повседневную жизнь.

Особое значение в структуре культуры принадлежало науке. Неоднократно выражалось сомнение в применимости термина «наука» κ методам познания мира в античности. Ссылаются обычно в таких случаях на отсутствие в те времена эксперимента, стройной системы знаний с соответственным понятийным аппаратом и точными способами исследования и осмысления полученных результатов, на разрыв между теорией и практикой, а следовательно, и опирающегося на науку технического прогресса, — словом, на отсутствие всех признаков, характеризующих науку нового времени. Однако подобные сомнения представляются необоснованными. Не говоря уже о том, что античная, в частности римская, наука знала, хотя и в ограниченных масштабах, и эксперимент, и споры о методах познания (между «догматиками» и «эмпириками», между стоиками, утверждавшими возможность познания на основании свидетельств органов чувств, и отрицавшими такую возможность академиками, между теми, кто считал, что главное — описать предмет, и теми, кто считал нужным его определить, и т. п.), что она имела ряд достижений, стимулировавших затем развитие науки арабов, а затем и европейцев нового времени, что без ее приложения к практике не были бы возможны несомненные достижения в сельском хозяйстве, горном деле, строительстве, медицине, мореплавании, работе землемеров и картографов, следует учитывать, что во многом отличие античной науки от современной объяснялось ее местом в системе культуры и иными, чем у науки нового времени, задачами. Как и всякая наука, она была призвана помочь людям ориентироваться в окружающем мире, дабы выработать по возможности наиболее благоприятные условия для выживания, воспроизводства и функционирования созданного ими общества. И если философские и политические учения ставили целью достижение таких наиболее благоприятных условий для выживания и функционирования римской гражданской общины, то наука, так сказать, обслуживала их, помогая достижению этой цели.

Познание мира, космоса и правящих им законов должно было способствовать познанию его отображения — города, познанию места человечества и человека в микро- и макрокосме и, соответственно, обоснованию его долга повиноваться законам того и другого и — опять-таки — достичь счастья и совершенства. Недаром сама добродетель воспринималась как результат знания, науки. И целью науки было использование ее достижений не столько для удовлетворения экономических потребностей, а именно для того, чтобы привести человека к добродетели и счастью. Точкой ее приложения была не техника, а гражданин, человек. И именно в Риме внимание к человеку, как κ органической составной части мироздания, особенно очевидно. Цицерон и Гораций утверждали, что поэт и оратор обязаны изучить характер и, как мы бы сказали, психологию каждого изображаемого ими персонажа, учитывать его возраст, нрав, занимаемое им положение и обусловленные этим права и обязанности. Римские скульптурные портреты дают нам целую галерею типов, характер и психология которых чрезвычайно ярко выражена. Для римских стоиков каждый человек, будь то сенатор или раб, являлся носителем божественной искры, логоса, частицы мировой души и мог достичь мудрости и добродетели. Идея гражданства как коллектива сочеталась с уважением к индивиду, признанием его значимости. Поэтому представитель любого философского направления считал своим долгом научить слушателей и читателей, как себя усовершенствовать и стать счастливым.

Конечно, такая цель римской науки столь же отличалась от целей современной науки, сколь отличается общество нового времени, эту науку создавшее, от общества, в котором жили и трудились мыслители античного мира. Но различие между двумя, в какой-то мере сходными феноменами еще не дает основания утверждать, что один из них вообще не существует.

С некоторыми чертами психологии римлян связано и их отношение κ времени и пространству, или, вернее, к своей истории и к расширению своей державы. Как сочетались представления о несомненном, например для современников Августа, прогрессе по сравнению с «временами предков» со столь высоким уважением к этим временам и преклонением перед их установлениями, в принципе остававшимися нормой, регулировавшей и самый этот неизбежный прогресс? В каком диалектическом единстве и взаимовлиянии проявлялись в теориях историков, философов, политиков идеи римского патриотизма и космополитизма? Как сочеталось безусловное признание превосходства римлян над всеми народами с диктуемой включением этих народов в состав римской державы необходимостью найти наилучшие методы их ассимиляции, сосуществования с ними? Как расширялся горизонт римлян и как изменялось их мировоззрение по мере превращения Рима из города просто в Город с большой буквы, столицу «круга земель»? На эти вопросы еще не могут быть даны однозначные ответы, но самая их постановка помогает более глубоко проникнуть в сущность римского мировосприятия, определявшего и отдельные сферы римской культуры (в первую очередь историографию в ее связи с политической мыслью и науку), и ее общую структуру.

Но для изучения культуры недостаточно выявить лежащую в ее основе систему ценностей и обусловленную ею идеологию. Важно проследить, как под воздействием изменений в базисе модифицировалась система ценностей, идеология, социальная психология и как эти изменения сказались на перестройке иерархии компонентов культуры, на ритме их эволюции.

Важнейшим рубежом здесь было установление Империи, подготовленное ходом истории последних двух веков до н. э. Рим, став столицей империи, окончательно утратил черты гражданской общины, уже ранее постепенно исчезавшие. Зато укреплялись старые и возникали новые гражданские общины в Италии и провинциях. Родной полис, особенно в восточных провинциях, по-прежнему оставался для его граждан непреходящей ценностью, первичным единством, космосом в миниатюре. В самом же Риме стал преобладать космополитизм, мышление в масштабе всего мира, всего человечества, что предполагало и переориентацию ценностей.

С установлением принципата под сильным влиянием официальной пропаганды, повлиявшей на самых видных представителей эпохи Августа, миссия Рима представлялась завершенной. Многовековые внешние и внутренние войны, стоившие стольких жертв и страданий, окончились и, казалось, завершились победой основных принципов, за которые шла борьба. Рим во главе с Августом покорил мир и принес ему «золотой век». Римский народ, перенеся «свою власть и величество» на наделенного властью народного трибуна императора, якобы достиг того суверенного положения, завоевать которое его призывали популяры. Высшие сословия получили гарантии против новых гражданских войн, аграрных законов, пользовались почетом и уважением. Никаких перемен больше быть не могло, оставалось только служить великому и вечному целому — империи и ее главе. Но такое положение означало кризис, исчезновение больших коллективных целей, за которые можно было бы бороться, которые придавали смысл жизни и деятельности людей. И именно этот кризис целей, тем более в условиях, когда реальная действительность в общем отнюдь не соответствовала официальной версии «золотого века», в гораздо большей мере, чем утрата политической свободы, по поводу которой скорбели только деятели сенатской оппозиции I в. н. э., вызывал чувство отчуждения, разорванности, разобщенности, бессмысленности существования, столь отчетливо — и чем далее, тем более — проявлявшееся у разных авторов эпохи Империи. Теперь они в полной мере восприняли теории и учения, сложившиеся в эпоху эллинизма, развивая их и обогащая собственными идеями.