— Почти. Я обучил их, и они вполне боеспособны.

— Будь я проклят, — сказал Мэттис, оценивающе глядя на других. — Вы все были в Питтсбурге?

— Только вот выбрались из него.

— Ужасно. Я останавливался там как-то на ночь, давно уже. Полюбил его реки и мосты. Старые кварталы. Красивый город.

— Да, сэр. Так какова здесь ситуация?

Мэттис улыбнулся. — Пока отдыхайте. Я введу вас в курс дела, после вашей ориентировки Сержант.

Сержант заметил, что солдаты с ухмылками забирают у других выживших оружие.

Капитан добавил, — А теперь, пожалуйста, сдайте ваш пистолет.

Уэнди забралась в школьный автобус и рухнула на одно из сидений, борясь с желанием свернуться калачиком. Последние две недели она жила с заряженным «Глоком» под рукой. Теперь, когда его отняли, она чувствовала, будто ей ампутировали руку.

Рядом с ней сел Сержант. Его руки подрагивали.

— Мы что, под арестом? — шепотом спросила она его.

— Не знаю, — ответил он. — Они сказали, что мы должны пройти какую-то ориентировку.

Уэнди с задумчивым видом жевала губу. Ориентировка могла означать лишь одно — люди, управляющие лагерем, хотят показать им, кто здесь хозяин, каковы местные правила, как получать продукты — либо это слово имело другой, возможно зловещий смысл. У Сержанта был обеспокоенный вид, а это не добрый знак. Окна автобуса были покрашены черной краской и покрыты несколькими слоями проволочной сетки, отчего его интерьер своей мрачностью и клаустрофобностью напоминал десантный отсек «Брэдли». Без успокаивающей тяжести своего пистолета, она приготовилась к худшему.

Школьный автобус взревел и покатил вперед, дико трясясь на глубоких выбоинах.

Уэнди взяла Сержанта за руку.

— Солдаты тебе что-нибудь сказали? — спросила она.

Сержант покачал головой. — Я не знаю, кто здесь главный.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что не знаю, кто здесь главный — ФАПЧС, армия, или какая-нибудь другая ветвь власти. Парни, которых ты видела у ворот, были из разных отрядов. Я видел у них нашивки, по крайней мере, шести разных подразделений. Кто-то из армии, кто-то из Национальной гвардии. Самый высший чин там — капитан, с которым я разговаривал — заместитель командира по тылу артиллерийско-технической роты. Единственный ключ к разгадке, который я видел, это флаг при въезде в лагерь. Американский флаг.

— Хорошо, — сказала она. — Но если они военные и ты военный, то почему они забрали у тебя пистолет?

— Не знаю, Уэнди.

— Мне это не нравится. Не знаю.

Он сжал ее руку и сказал, — Мне тоже это не нравится.

— По крайней мере, мы все еще вместе.

Уэнди вздрогнула от громкого удара. Еще один удар. Кто-то бросал что-то тяжелое в автобус. Она вспомнила монстра, атаковавшего их машину, когда они выбирались из горящего Питтсбурга. Хватая ртом воздух, она изо всех сил вцепилась в руку Сержанта. Сидевшие спереди солдаты вскочили, схватив ружья, и свирепо оглядывались вокруг. Окно напротив разлетелось на куски и сердитые крики вместе с пыльным солнечным светом проникли в автобус. Уэнди привстала и разглядела в пробоине палатки и людей.

— Займите свое место, мэм, — сказал один из солдат, гладко выбритый парень с большими ушами, торчавшими из-под кепки. — Пожалуйста, ради вашей же безопасности.

Уэнди села, удивленно мотая головой.

— Волейбол, — с облегчением сказала она. — Я видела нескольких подростков, играющих на улице в волейбол.

— В нас попал не мяч, — сказал Сержант. Кто-то бросал в нас кирпичи или камни. Что-то здесь не то.

— Что здесь такого, если дети играют в волейбол? — сказала она.

— Люди играют в волейбол в тюрьме.

Автобус остановился, и водитель заглушил мотор. Несколько минут все сидели тихо и ждали, что будет дальше. Жара была невыносимая. Запах выхлопных газов медленно рассеивался, сменяясь противоречивыми ароматами готовящейся пищи и канализации. Они услышали, как мать кричит своему ребенку, чтобы тот был осторожней. Кто-то играл на гитаре.

Дверь открылась, и в салон вошла женщина с планшетом в руках. Ее лицо наполовину скрывала зеленая бандана. Ее голубые глаза резко выделялись на фоне загорелого лба. Она опустила бандану, обнажив молодое, симпатичное лицо с лучезарной улыбкой.

Уэнди удивленно хмыкнула. Похоже, в лагере всем заправляли подростки.

— Я Кэйли, — сказала девушка. — Я буду вашим инструктором по ориентировке.

Выживших провели в класс кирпичного здания школы. Пока они рассаживались по местам, Кэйли встала у доски. Шторы были раздвинуты, и в помещение проникал солнечный свет. Из окна было видно, как несколько женщин устроили перекур, пока другие разбирали груду коробок.

Прежде чем найти себе стул, Этан задержался у учительского стола. Этот класс походил на его, такой же чистый и аккуратный, только бедноватый и отсталый с точки зрения технологии. Основным методом обучения была лекция с помощью доски, тряпок и кучи мела. Некоторое волнение, возможно, вызывал проектор со слайдами. Он вспомнил, как ему нравился скрип мела по доске, когда он писал ученикам уравнения. Он по-настоящему любил свою работу. Работа и его семья были для него всем.

Как быстро все меняется, подумал он.

Как найти значение «Икс»?

Ответ: Попробовать его убить.

Палец пульсировал от боли. Он принял еще одну болеутоляющую таблетку.

Какая-то его часть понимала, что он может начать здесь все сначала. Похоже, что этот лагерь предлагал ему второй шанс. Если здесь учат детей, он смог бы снова стать учителем. Он столь же страстно желал применить здесь свои навыки, сколько Уэнди хотела оставаться копом. Кто-то мог бы сказать, что учить детей математике во время апокалипсиса это пустая трата времени, но это не так. Дети должны продолжать учиться и готовиться к будущему. Иначе будущее будет бессмысленно и война с Инфекцией будет проиграна. Отсюда прямой путь к варварству.

Однако он никогда больше не будет учить, и он знал это. Даже если чума и братоубийство закончатся завтра, он все равно не сможет представить себя в роли учителя. Эта его часть была так же разрушена, как и весь мир.

По правде говоря, единственной причиной, по которой он находился здесь, был призрачный шанс найти среди обитателей лагеря свою семью. Эта хрупкая надежда стала его единственным смыслом жизни. Все остальное было иллюзией. Он не прекратит поиски, пока не найдет их. Он будет искать их вечно. Вот, что он делает здесь сейчас.

Тодд плюхнулся за парту рядом с ним и сгорбился, нахмурившись. — Похоже, мне так просто не уйти, — пробормотал он.

— Готов к алгебре? — подмигнул ему Этан, подтрунивая.

— Я любил алгебру, — сказал ему Тодд. — А вот школу ненавидел.

Вошел какой-то мужчина, о чем-то тихо переговорил с Кэйли и вышел. Тут же в каком-то тревожном оцепенении в класс вошла какая-то группа людей.

— Вы выжившие из Питтсбурга, — сказала она. — Вы не отличаетесь друг от друга. Вы все одинаковы. В прошлом вы были соседями. Поприветствуйте друг друга.

Выжившие замерли, смерили друг друга взглядами и кивнули, после чего заняли свои места. Вновь прибывшие были грязными и истощенными. Одна женщина тихо всхлипывала, другая прижимала к груди спящего ребенка. Какой-то мужчина уронил голову на парту и тут же забылся прерывистым сном. В солнечном свете вокруг них летали пылинки. От новичков пахло сажей.

— Добро пожаловать, — сказала Кэйли. — Добро пожаловать в Лагерь Неповиновения. Здесь, в этом классе, вы в безопасности. Здесь безопасно и с вам все будет хорошо.

Выжившие замолчали и с жадностью ловили каждое ее слово.

Она сказала, — После начала эпидемии, Федеральное Агентство по чрезвычайный ситуациям создало по всей стране ряд передовых оперативных пунктов для координирования федеральной поддержки местных властей. Лагерь Неповиновения — один из них, хотя раньше он назывался просто «ФАПЧС 41».

Когда эпидемия приняла угрожающие масштабы, лагерь был почти переполнен, но слухи о его существовании привлекли поток беженцев со всего южного Огайо. Они помогли лагерю выстоять, и теперь им управляют люди из федеральных и местных органов власти. А защищают его солдаты из разных воинских частей.