Annotation

Еще одна антирелигиозная повесть писателя, написанная в годы хрущевских гонений на церковь.

В школе провинциального городка случилось ЧП: одна из учениц не против того, чтобы верить в Бога! На спасение "заблудшей души" и борьбу с "религиозным дурманом" тут же подымается директор школы, весь коллектив учителей, райком комсомола и райком партии... А клубок разматывается все дальше - вслед за одним сюрпризом открывается другой, еще хлеще...

В.Тендряков

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

В.Тендряков

Чрезвычайное

1

Шел один из покойных периодов моей жизни. Работа, которой я отдавал все силы, казалось, была идеально налажена, люди, которыми я руководил, любили меня (и не совру - искренне), даже больное сердце - мой давнишний враг - не особенно беспокоило. Прекрасное время: пришла старость, но силы пока что имеются, а тщеславие давно уже не тревожит - не надо большего, хватит того, что есть, полное равновесие. Наверное, на пенсии о такой поре не раз вспомнишь со вздохом сожаления.

Вот уже двадцать лет, как я директор средней школы в нашем маленьком городе. А до этого учительствовал и здесь и по разным селам. У меня почти сорокалетний педагогический стаж, звание заслуженного учителя...

Утром обычно иду в школу в тот час, когда все спешат на работу. Утро для меня - своего рода путешествие в прошлое: почти через каждые десять шагов встречается мой бывший ученик, здоровается со мной.

Никто не замечает так ощутимо смену поколений, никто не чувствует с такой остротой непреклонное движение времени, как учитель.

Навстречу шагает мужчина. Он не уступает мне в толщине и солидности. Он поглядывает на встречных несколько свысока, как человек, занявший прочное место в жизни. Но едва замечает меня, как сразу же поспешно приветствует:

- Анатолий Матвеевич, доброе утро!

- Доброе утро, Вася, - улыбкой на улыбку отвечаю я.

Это Василий Семенович Лопатин, заведующий районным отделением Госбанка. Я помню его тонким, вертлявым пареньком, со вздыбленным вихорком, что в просторечии зовется коровьим зализом. У него тогда было два друга - Генка Петухов и Алеша Бурковский. Их так и звали - три мушкетера. Алеша Бурковский - профессор-хирург, получил известность на пластических операциях мышечных тканей, написал книгу, прислал ее мне в подарок. Я даже набрался храбрости и принялся ее читать - как-никак любопытно, чем живет бывший питомец, - но, увы, ничего толком не понял, заснул на пятой странице. Генка Петухов, атаман этой троицы, погиб во время войны. Погиб нелепо, при бомбежке эшелона, не доехав до фронта.

- Здравствуйте, Анатолий Матвеевич!

Тоже ученик - Яков Коротков. Он, как всегда, небрит, глядит исподлобья - резиновые сапоги, топор на плече. Работает теперь плотником. Когда-то играл первых любовников в кружке школьной самодеятельности, читал замогильным голосом Шекспира: "Быть или не быть - вот в чем вопрос!" Мечтал стать артистом, но женился, пошли дети... Какое-то время еще появлялся на сцене районного Дома культуры, становился в позу Гамлета: "Быть или не быть!.." Зато Саша Коротков, его сын, обещает стать незаурядным человеком. Учителя физики и математики в смущении разводят руками - парнишка знает больше их. Специальные работы, состоящие сплошь из формул, читает с увлечением, словно романы Дюма-отца.

- Здравствуйте, Анатолий Матвеевич!

- Здравствуйте, - киваю я. - Доброе утро! Здравствуйте!..

И при каждом "здравствуйте" встает прошлое - то далекое, полузабытое, то свежее, отдаленное от этого утра годом, другим. И не понять, радость или грусть доставляют эти щедрые и доброжелательные приветствия. Скорей всего то и другое вместе.

Шел один из покойных периодов моей жизни. Неожиданный случай оборвал его.

2

Ко мне в директорский кабинет ворвалась десятиклассница Тося Лубкова. С силой отбросила дверь, лицо красное, распухшее от слез.

- Подлость! Все одинаковы!.. Все!!

При каждом слове с ног до головы содрогается, сквозь слезы глядят круглые, злые глаза, волосы растрепаны, плечами, грудью подалась на меня - и это Тося Лубкова, неприметная из неприметных, самая робкая, самая тихая из учениц.

- Ни одного доброго человека во всей школе! Ненавижу!

- Сядь! Расскажи толком.

- Что рассказывать!.. Без меня расскажут... Донесут...

Голос сорвался, стиснутыми кулаками сжала виски, разметав волосы, рывком повернулась к дверям. Но в это время двери раскрылись, и Тося, передернувшись (по спине почувствовал почти животное отвращение), отскочила, свалилась на диван, уткнулась мокрым лицом в руки, плечи затряслись от рыданий.

За порог переступил Саша Коротков. Долговязый, узкоплечий, с тонкой шеей, словно жиденький дубок, выросший в тени. Сейчас он весь как струна, тронь - зазвенит. Лицо же суровое, в глазах плещет гнев.

- Что случилось?

- Вот. - Саша протянул мне толстую тетрадь.

- Что это?

- Дневник.

- Какой дневник? Чей?

- Ее.

С дивана, где лежала Тося, донесся стон. Я недоуменно вертел в руках тетрадь.

- Как он к тебе попал?

- Под партой нашел.

- И что же?

- Я открыл...

- Чужой дневник!

- Так я не знал, что это ее дневник. Вообще не знал, что это такое...

- Ну?

- Тут, Анатолий Матвеевич, такое написано!.. Я сразу собрал ребят - комсомольцев и...

- И прочитал им чужой дневник?

- Анатолий Матвеевич! - Шея Саши Короткова вытянулась еще сильней, в глазах сухой блеск, в голосе обида на меня. - Вы прочитайте - поймете: мимо пройти нельзя!..

- Я не привык читать чужие дневники.

Тося вскочила с дивана, запустив пальцы в волосы, закричала:

- Читайте! Все читайте!.. Все равно мне!.. Не стыжусь!..

Она рванулась к двери, хлопнула. На моем столе чернильница прозвенела металлической крышкой.

Впервые за много лет я почувствовал растерянность перед своими учениками.

Знаю всех учеников, тем более десятиклассников - школьных ветеранов. Знал, казалось, и Тосю Лубкову. Не далее как вчера присутствовал на уроке в десятом классе, слышал ее ответ у доски. Невысокая, с легкой склонностью к полноте, черты лица неопределенные, размытые, движения связанные, словно в стареньком платьице ей тесно, во всем теле - вяловатая девичья истома. Вдруг - какая там вялость! - бунт: "Подлость! Ненавижу!" И это брошено мне в лицо, мне, директору!

Саша Коротков глядит требовательно, возмущен, не сомневается в своей правоте.

- Разберусь. Иди. Поговорим потом.

Саша переступил с ноги на ногу, хотел, видно, возразить, но раздумал. Когда он открывал дверь, я увидел, что за ней тесно толпятся ребята, должно быть, те, кому Саша прочитал дневник. При виде Саши раздались приглушенные возгласы:

- Ну что?

- Как?

- Что сказал?

Дверь захлопнулась, я остался один.

3

Дневник перестал быть секретом, выглядело бы ханжеством с моей стороны, если б я стыдливо от него отвернулся.

Обычная тетрадь, в коленкоровом переплете, наполовину исписанная крупным, аккуратным девичьим почерком. Открываю ее...

"Без веры жить нельзя. Человек должен верить в Добро и Справедливость! Но Добро и Справедливость - вещи абстрактные, их трудно представить наглядно. Я не могу представить себе число 5, но когда мне говорят: "Пять тетрадей, пять булавок", - я сразу же себе представляю. Булавки, тетради могут быть для меня формой цифры 5. Бог есть форма для Добра и Справедливости. И если я верю в Добро, должна верить и в Бога..."


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: