Вот этот случай и решил дело. Слава требовала, чтобы у героя была дама сердца, и притом одна. До этого случая Генка оказывал особое внимание мне и моей подруге Тате. Например, рано утром кидал в окно на наши кровати охапки травы с редкими цветами и щавелем, вырванными с корнями. Но в один прекрасный вечер Генка вызвал Тату на футбольное поле — место тайных свиданий и секретных разговоров всего лагеря — и сказал ей, что хочет дружить со мной и хочет узнать, что она думает по этому поводу. «Это невозможно, — сказала змея Татка. — Поклянись, что никому не скажешь, потому что это страшная тайна и большой секрет, но она до смерти влюблена в Славку еще с начала смены».

Вот это было коварство! Я была отвергнута. Цветы больше не сыпались на мою кровать, яблоки и ворованный горох доставались Тате. И они, как пишет Наташа, беззастенчиво «дружили на моих глазах».

Что же мне было делать тогда, в тот трагический момент моей жизни? Может быть, жаловаться, требовать справедливости? Не знаю. Только я ничего этого не делала. И теперь я думаю, что поступила правильно. Разве мне было бы легче, если бы кто-то совершенно определенно сказал, что моя подруга или мой товарищ поступили скверно, неправильно? Начни я злиться, выяснять отношения, высказывать обиды, только унизила бы себя. И я изо всех сил старалась тогда быть мужественной и думала о том, что если сумею стать по-настоящему интересным человеком, то будут у меня и подруги и друзья.

Тебе, Наташа, трудно сейчас, но ведь это прекрасные трудности. Наверное, тебе не хотелось бы оказаться человеком, который никогда не любил, не страдал, не ревновал, не мучился. Без сильных человеческих чувств наша жизнь была бы бедней. Постарайся только научиться разбираться в своих чувствах самостоятельно. И ты станешь сильнее, увереннее, независимее. Не думаешь же ты, что кто-то всегда, всю жизнь будет давать тебе готовые рецепты, как поступить. Да и где их взять, готовые рецепты? Если ты не научишься думать и я не научусь думать, кто же найдет ответы на наши с тобой вопросы?

Одно хочу сказать тебе теперь. В жизни очень часто бывает так, что все вдруг меняется, появляются новые интересы, новые привязанности. И это, в общем, нормально. Помнишь, что происходит с Томом Сойером, которого отвергла Бекки: «Сердце Тома терзала печаль... и он готов был завидовать Джимми Годжесу, который недавно скончался. «Как хорошо, — думал он, — лежать в могиле, спать и видеть разные сны, во веки веков...» Ах, если бы у него были хорошие отметки в воскресной школе, он, пожалуй, был бы рад умереть и покончить с постылой жизнью... А эта девочка... ну что он ей сделал? Ничего. Он желал ей добра. А она прогнала его, как собаку, — прямо как собаку. Когда-нибудь она пожалеет об этом, но будет поздно. Ах, если бы он мог умереть, не навсегда, а на время!

Но в молодости сердца эластичны и, как их ни сожми, расправляются быстро. Тома захватили опять помыслы здешнего мира».

И Том становится пиратом, Черным Мстителем Испанских морей. Но это не обязательно. Главное тут вот что: посмотри на Тома и Бекки. Они могли быть несчастными, наверное, самое большее день, а потом жизнь так захватывала их своими увлекательными делами и новыми интересами, что они совсем забывали о том, что несчастны. У человека в твоем возрасте, Наташа, столько жизненных сил, что их хватит и на несчастную любовь, и на счастливую любовь, и на страстное увлечение идеями, людьми, интересным делом, книгами, да мало ли еще чем. Я не знаю, поможет ли тебе чем-нибудь мое письмо, но в одном я уверена: пока мы с тобой переписывались, в твоих отношениях с друзьями уже произошли решительные перемены. И когда к тебе придет мой ответ, у тебя уже будет готов новый вопрос.

Профессию свою я не выбирала. Вернее сказать, это она меня выбрала: росла я в деревне и думать никогда не думала о том, что стану фабричной работницей.

В город нас привела беда. Брат, маленький еще мальчишка, поранил глаз. Повезли его в Москву. Врачи сказали, что лечить будут долго. Пришлось заколотить дом, бросить хозяйство и переехать, неизвестно на сколько, в город.

Родители мои, люди солидные, в Москве устраивались основательно. Новую жизнь начали с того, что меня, старшую дочку, отдали в ФЗУ учиться на ткачиху: привыкай, мол, к городскому ремеслу. Почему на ткачиху? Да потому просто, что ткацкая фабрика была по соседству, а при ней как раз открылось училище. Фабрика эта и сейчас существует, и я там по сей день работаю.

В училище мне понравилось: сразу много подруг да еще мальчишки из школы механизаторов водились с нами. Компания набралась большая, веселая, и все вместе сочинили мы такое правило: «Жить самым лучшим образом».

Поначалу касалось это только выходных дней. Народ мы были пришлый и по воскресеньям открывали для себя Москву. «Открыли» кинотеатр «Ударник», и так он нам понравился, что с этого дня нигде в другом месте не желали фильмы смотреть!

В другой раз «открыли» Третьяковскую галерею. Шли мимо, видим: здание старинное, нарядное, а милиционер стоит, охраняет. Подошли поближе, спрашиваем, что, мол, такое.

— Третьяковская галерея, — отвечают. — Картины висят.

— А сюда всем можно?

— Всем, — говорят. — Заходите.

Зашли. Понравилось. В другое воскресенье уж не в «Ударник» отправились, а в Третьяковку.

Это у нас называлось «жить самым лучшим образом»: не терять времени, каждый день узнавать что-нибудь новое.

Дни рождения бывают, как известно, хоть не часто, но все-таки каждый год.

Совершеннолетие бывает раз в жизни. У кого раньше, у кого позже.

Я точно знаю день и час своего совершеннолетия. Это случилось, когда я, «фезеушница», получила на фабрике свой крючок.

Крючок, которым работают ткачихи, ничуть не похож на вязальный. Он похож на длинную палочку, на конце — полукруглое отверстие. Крючок для ткачихи — основное орудие труда: им подцепляешь оборванную нитку, им проводишь связанную нить сквозь основу.

Когда ученице давали крючок, это значило, что основные операции она освоила и работать может самостоятельно. Когда мне вручили крючок, я почувствовала себя очень торжественно. Как в день рождения. И мне захотелось отпраздновать этот день, провести его «самым лучшим образом». Только я не знала как.

Мы в это время уже ходили на фабрику. Станки за нами закрепили, но нормы с учениц не спрашивали, быстроты особой не требовали. Я подумала, что «самым лучшим образом» провести время на фабрике — это попробовать работать в полную силу, узнать, на что ты способна.

Подговорила девчонок. Весь день мы работали «самым лучшим образом», а к вечеру узнали, что наша ученическая бригада выполнила норму взрослых ткачих и что у нас совсем не было брака.

Я стала настоящей ткачихой, обслуживала десять станков, на фабрике меня хвалили, дома радовались.

И тут началась война.

Во время войны делать все «самым лучшим образом» значило работать не по мере сил и умения, а сверх силы и выше умения. Мужчины с фабрики ушли на фронт, кому-то надо было выполнять мужскую работу — наладку станков. Я вызвалась учиться на помощника мастера, выучилась и ничего — справлялась! Даже трудно было потом возвращаться к станку, снова набирать скорость. Но мирная жизнь началась, а пришли мы к ней раздеты-разуты. Пообносились вконец. И, конечно же, так хотелось, чтоб все были одеты «самым лучшим образом»! Поэтому я с радостью вернулась к ткацким станкам.