— Не станет Кулбатыр так рисковать. В случае чего, от погони ему в Аккумах не уйти. А теперь он к тому же не один, должен думать не только о своей шкуре. Если и можно где-то надежно укрыться, так только в Карагандыкумских песках. Они однажды спасли его.

Не согласиться с ним было невозможно. И лишь отряд двинулся туда, куда советовал Баймагамбет, как сразу же на северной оконечности Аккумов наткнулись на следы двух всадников.

Следы вели на запад. Салыку вспомнились слова пастуха из Жылкыкудука. Так вот они, эти пресловутые всадники, которых видел пастух возле Кыземшека!

Шаг следов был короткий. По всей видимости, всадники не торопили коней. Да и шли они по самому краю песков, где грунт не так зыбок, — очевидно, старались сохранить лошадей свежими как можно дольше. Теперь Салык уже почти не сомневался, что это Кулбатыр и его спутница — кому еще в этих местах ездить слишком далеко: коней-то берегли именно для дальней дороги.

Нынешнее лето выдалось сухим и жарким. Беспощадное солнце сжигало землю. Прежде эта окраина Аккумов курчавилась разнотравьем, нынче же к началу августа даже такие неприхотливые растения, как молочай, стали вялыми, безжизненными, осыпала свои почки полынь, не говоря уже о ковыле и пырее — те и вовсе сгорели.

Вот и сейчас путники чувствовали горячее дыхание суховея. Несмотря на то что еще, казалось, не ушло утро, рубахи намокли — хоть выжимай. Так и хотелось рвануть их на груди, подставляя ее потокам холодного воздуха. Но прохлады не было. Жар обжигал лица и сушил глотки. От стелющегося по земле горячего ветра дребезжали и позванивали пустые оболочки высохшего чертополоха.

Двигались до самого полудня, пока зной окончательно не вымотал бойцов. Тогда и устроили привал. Люди падали прямо на землю и мгновенно окунались в текучую дрему. Но через два часа Салык снова усадил в седла свое войско. К вечеру отряд достиг окраины Карагандыкумов.

В неглубоком овраге, густо поросшем кустарником, путники обнаружили маленький, но живой ручеек, вытекавший из бочажка у подножия склона. Тут и решено было заночевать. Коней пустили на выпас, не снимая седел, лишь ослабив подпруги.

Прошлая почти без сна ночь сказалась на людях: спали как убитые, хотя днем и вздремнули немного. А потому после полуночи, когда пришло время, Куспан едва добудился Киикбая, чтобы тот сменил его на посту.

— И засоня же ты, — ворчал Куспан, — растолкать невозможно.

— Все спокойно? — спросил Киикбай.

Глаза его по-прежнему были закрыты, и он то и дело ронял на грудь голову.

— Спокойно, — недовольно откликнулся Куспан.

Все еще не открывая глаз, Киикбай протяжно зевнул, неверной рукой поднял с земли и повесил на плечо дробовик и неожиданно зябко вздрогнул всем своим коренастым телом: продрог, оказывается, на сырой земле.

Голова постепенно прояснялась. Киикбай с завистью глянул на похрапывающих товарищей, потер щеки ладонями, отгоняя остатки сна, и, внимательно вглядываясь в ночь, пошел вверх по склону оврага.

Чернели вдали массивные песчаные барханы, отрезавшие часть неба на горизонте, над их пологими вершинами перемигивались притуманенно звезды. Где-то внизу журчала вода. Еще вечером, выбрав место поуже, парни соорудили из песка небольшую плотину, но теперь, наверно, воды накопилось слишком много, и она прорвала плотину. Там же, рядом с водой, пугливо всхрапывали и переступали кони. И страх их передался Киикбаю.

Он внимательно прислушался к темноте, стремясь уловить хоть какой-то отдаленный звук, потом, осторожно ступая, направился к лошадям. Обошел, пытаясь понять, что их потревожило. Но вроде все было спокойно. Нахлынувший неизвестно отчего страх начал рассеиваться. Киикбай опять зевнул, сладко, протяжно, и ему неожиданно вспомнился сон, который он видел до того, как его разбудил Куспан.

Сон был сумбурный, таких Киикбаю, кажется, и видеть никогда не приходилось. Может, это оттого, что накануне он сильно устал?

Сначала были какие-то звуки, будто где-то совсем близко ударяли в бубен. Шум нарастал. И кажется, прямо из этого шума проступили вдруг сверкающие глаза куланов. Они мчались куда-то, грохоча непривычно большими копытами, перепрыгивали друг через друга, метались в страхе. Потом в отдалении, но будто совсем рядом, появились огромные прозрачные фигуры великанов. Фигуры эти колебались, меняли свои очертания... К чему все это?

Он так задумался, что чуть было не растянулся на земле, споткнувшись о какую-то корягу. Шепотом выругался. Постоял, чувствуя, как голову вновь заволакивает дрема. Встряхнулся: да что это со мной! Несколько мгновений до боли тер глаза, будто это могло отогнать навалившийся сон, но добился лишь того, что в них появились какие-то посверкивающие оранжевые круги да резь.

«Думай о том, где ты и зачем ты здесь, — приказал он себе. — Кулбатыр — серьезный враг. Как волк может подкрасться и перерезать всех».

Эта мысль заставила его подобраться. Неслышно ступая, он опять пошел туда, где спали товарищи, потом вернулся к лошадям и снова поднялся на взгорок. И уже ни разу не позволил посторонним мыслям отвлечь себя. Он никогда лицом к лицу не сталкивался с Кулбатыром, даже издали видеть не приходилось. И все-таки он, казалось, очень хорошо знал его. По многочисленным рассказам легко можно было представить себе огромного, до отчаянности смелого и жестокого человека.

Рисуя в воображении портрет Кулбатыра, Киикбай будто нарочно отбрасывал все, что могло быть притягательным в нем. И чем больше он сейчас думал о Кулбатыре, тем настороженней становился. Ему помимо воли казалось: бандит где-то рядом, вот-вот подкрадется и набросится, а он, Киикбай, даже крикнуть не успеет. И пальцы, подрагивая, все крепче и крепче сжимали ремень дробовика.

Но проходило время, и парню делалось стыдно: так поддаваться страху! Он с обидой на себя отгонял тревожные мысли и пытался спокойно рассуждать о том, что произошло накануне.

«Почему Кулбатыр столь жесток и безжалостен? — спрашивал себя Киикбай. — Ведь и Ураз, и Алдаберген были, в общем, хорошими людьми. Если не считать некоторых дурацких выходок Шанау, он тоже неплохой человек. Зачем же стрелял в них Кулбатыр? Или, может, здесь какая-то личная месть? Может, в прошлом между ними была такая вражда, о которой и сегодня они не в силах забыть?»

Киикбай слышал позавчера разговоры возле юрты Алдабергена. Раздираемые любопытством, они с Куспаном переходили от одной группы людей к другой, рассчитывая узнать от аксакалов что-то неожиданное. Порой сами вставляли словцо, направляя разговор в нужную им сторону. Но ничего такого, что открыло бы Кулбатыра как-то по-особенному, разведать так и не удалось.

Уполномоченные, собравшие активистов, сказали, что Кулбатыр — классовый враг. Только... к какому же классу он принадлежит! Если бедняк, почему же нападает на таких же бедняков, как сам? Но ведь и баем его не назовешь, всего-то богатства: конь под ним... Кто же он на самом деле?

Эти наивные мысли занимали его до самого рассвета.

Забрезжившее утро застало его на песчаном холме неподалеку от оврага, где спали товарищи. Он всматривался в начинающее бледнеть небо, с восторгом наблюдал, как, меняя краски, расцветает восток, как, постепенно вытесняя все остальные цвета, горизонт становится темно-красным, как, рассеивая и эту красноту, выкатывается, наконец, сияющий огромный шар солнца.

Отчего-то вздохнув, он вскочил на ноги и двинулся к оврагу.

Старшие уже поднялись. Салык проверял оружие, а Шанау и Баймагамбет будили молодых. Потом вместе отправились к ручью умываться.

Завтрак был коротким. Вчера, собираясь в дорогу, каждый захватил с собой по бурдюку айрана, по мешочку тары[11], по нескольку пригоршней курта и иримшика. Бурдюки лежали опустошенные — вчерашняя жара заставила выпить все до капли. Но остальных припасов было еще достаточно, так что поели быстро, но плотно. Потом прополоскали бурдюки, наполнили их родниковой водой и сели на коней.