Поучительна книга И.А.Бунина «Окаянные дни», которая была поднята на щит во время перестройка. Она дышит ненавистью к «русскому простонародью» и его армии. В Бунине говорит сословная злоба и социальный расизм: «А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно ассиметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, — сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая…». Это и есть самая настоящая русофобия [17].

Ненависть Бунина к вооруженному простонародью объясняется и тем, что армия традиционного идеократического общества очень болезненно переживает утрату авторитета верховной власти (как и остальные институты государства). В крайних случаях потери легитимности верховной власти такая армия быстро деморализуется и распадается — и для обывателя она представляет собой страшное зрелище. Распавшаяся армия приобретает черты «гунна». Это и случилось с российской армией после февраля 1917 г. Социальный расизм Бунина не позволил увидеть, что «красноармейцы из русского простонародья» — это именно ростки возрожденной государственности, это овладение хаосом революции, подавление «гунна».

А для населения как раз очень важным был тот факт, который наконец-то признали историки: большевики смогли установить в Красной Армии более строгую дисциплину, чем в Белой. Дело тут и в идеологии, делающей упор на солидарности, и в самих философских установках — не потакать «гунну». В Красной Армии существовала гибкая и разнообразная система воспитания солдат и действовал принцип круговой поруки (общей ответственности подразделения за проступки красноармейца, особенно в отношении населения). Белая армия не имела для этого ни сил, ни идей, ни морального авторитета — дисциплинарные механизмы старой армии перестали действовать, а новых сама духовная база Белого движения предложить не могла [18]. М.М.Пришвин, мечтавший о приходе белых, 4 июня 1920 г. записал в дневнике: «Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных».

И еще одна фундаментальная особенность Красной армии была предопределена тем, что в ней были ослаблены или даже совсем устранены сословные и кастовые структуры. Возникнув как армия простонародья, она и свою офицерскую элиту «выращивала» уже как элиту не кастовую, а народную, с присущим русской культуре идеалом всечеловечности, подкрепленным и официальной идеологией братства народов. Это была первая современная армия, не проникнутая милитаризмом.

Катастрофа Первой Мировой войны поставила вопрос о том, какие социальные силы и группы являются «агентами войны» и толкают государство и общество к выбору войны как способу разрешения противоречий. Особую роль в разжигании войн играют эти силы, гнездящиеся в армии. Начало этому важному направлению в социологии положено такими учеными, как Макс Вебер в Германии и Торстен Веблен в США. Недавно опубликован хороший обзор этих исследований, и его главные выводы существенны для нашей темы [19].

Так, признано, что само становление современного капитализма, для которого абсолютно необходима экспансия — овладение источниками сырья и рынками сбыта, — было сопряжено с длительными крупномасштабными войнами. Эти войны были связаны с захватом колоний, подавлением или уничтожением местного населения, войной между самими колонизаторами за контроль над территориями и рынками, захватом и обращением в рабство больших масс людей в Африке и т.д. Все эти войны стали частью процесса формирования буржуазии. В результате в ее мышлении и даже мироощущении военный способ достижения целей занимает важное место.

Именно в буржуазной культуре естественный человек представлен как существо, ведущее «войну всех против всех», и именно здесь родился афоризм «война — это продолжение политики другими средствами». Более того, в смягченной форме идея военного решения конфликтов лежит в основе концепции деловой конкуренции и торговых войн. Как говорят, буржуазия — агент войны[20].

Но, как считают историки, воля к войне буржуазии многократно возрастает в тех случаях, когда буржуазия может создать союз с традиционной аристократией и институтами феодального государства. Такой «сплав» возник, например, в Германии во времена Бисмарка. Похожая конструкция сложилась в зонах Белого движения в 1918 г., где соединились буржуазия, помещики-землевладельцы и осколки сословного бюрократического аппарата монархического государства. История показывает, что в случае всех буржуазных революций аппарат монархического государства в слегка модернизированном виде сохраняется в армии и при экономическом господстве буржуазии.

Для землевладельцев и феодальной иерархии военные действия — культурно близкий способ достижения целей. По мнению ряда исследователей войн, эта культурная особенность складывалась исторически в течение длительного времени. В начале это была свойственная феодалам привычка к набегам как способу демонстрации силы и установления желаемого порядка [21]. Важным элементом дворянской культуры, предопределяющим ее милитаризм, исследователи считают и понятие чести. В основании его у дворянства лежит старый смысл: сохранить честь — значит «не уступить». Если же возникает локальное сообщество, авторитетное ядро которого составляет дворянское офицерство с его культом воинской доблести, то, как сказано в обзоре, «получается настоящая горючая смесь». Причем наиболее воспламеняемой ее частью оказывается т.н. «ницшеанская интеллигенция», которая в буржуазном обществе отводит себе роль преемника аристократии. Макс Вебер специально подчеркивал, что из-за склонности к морализаторству эта интеллигенция «превращает ценности в объект конфронтации», следовательно, подталкивает к войне.

Массивные социальные группы и классы, — рабочие и крестьяне — не включаются социологами в число «агентов войны». У них всегда было другое дело, и война всегда была для них бедствием, трагической необходимостью. Это и говорилось в момент становления Красной армии:

Перейдем ко второй части.

Выше было сказано, что как особая социальная общность армия есть ипостась народа, а как большая технико-экономическая система есть ипостась народного хозяйства. Рассмотрим, очень кратко, особенность Красной (Советской) армии как части хозяйства.

К началу войны экономический потенциал СССР и направленных против него сил был несопоставим — их оценивают как 1:4. Германия использовала промышленность и людские ресурсы практически всей континентальной Европы — только заводы «Шкода» в Чехии в 1940 г. выпускали столько же вооружения, сколько вся английская промышленность. Источники техники, вооружений и материалов для ведения войны были у Германии почти неисчерпаемыми. В СССР промышленность не успевала освоить производство новых видов техники, и первый этап перевооружения армии планировалось закончить лишь в 1942 г. Война с Финляндией 1940 г. выявила неготовность армии к большой войне нового типа. На Западе СССР считался «колоссом на глиняных ногах» и был списан со счетов как военная сила.