Леони устроилась на четвереньках в ворохе смятых шелковых простыней, внимательно разглядывая свое отражение в огромном в золоченой раме зеркале. В спальне царил полумрак, лишь сероватый рассвет мягко сочился сквозь тяжелые ставни. Но даже и в этом тусклом свете Леони, плавно раскачиваясь взад-вперед, различала в зеркале крутой изгиб упругих бедер и ровную линию плоского живота.

Дыхание перехватило – она почувствовала, как жадно впились в ее бедра руки Роба и как яростно вошел он в нее. И вот уже губы Леони раскрылись в охватившем ее вожделении, каштановые волосы рассыпались по плечам, и несколько влажных прядей упали на блестевший от пота лоб. Вскоре Леони вновь устремила взгляд в зеркало, любуясь тем, как скользят по ее телу руки любовника, приближаясь к соскам грудей. Роб начал нежно ласкать их, повергая Леони в счастливое волнение.

Еще мгновение – и Леони выскользнула из его объятий и игриво подтолкнула его, уложив на спину. Разглядывая теперь уже сверху красивое загорелое лицо любовника, его серые кошачьи глаза, горевшие страстью, она ощутила, как захлестывает ее новая волна желания. Медленно она склонилась над Робом, прижимая его руки к подушкам, а грудями касаясь его губ, которые жадно откликнулись на прикосновение.

С Робом Леони познала самый изощренный и волнующий секс; физически они идеально подходили друг другу. В глубине души она даже иногда побаивалась, что, как и всякая идиллия, это долго не продлится, но, как и прежде, гнала от себя мрачные мысли и с наслаждением предавалась радостям, которые дарил ей день сегодняшний. Еще через полчаса, уютно устроившись в объятиях Роба, она заснула глубоким и счастливым сном.

Но сон скоро кончился – сквозь его пелену она вдруг расслышала беспокойную возню Роба. Сначала она почувствовала, как осторожно он отодвинулся от нее, затем щелкнул замок в ванной и вслед за этим раздался шум хлынувшей воды. И когда через какое-то время Роб появился из душа, Леони уже бодрствовала.

– По-моему, – заметил Роб, самодовольно поглядывая на нее, – трахнули тебя сегодня отменно.

– Бывало и хуже, – с улыбкой парировала Леони. – Не думай, что я не оценила твоих стараний.

– Поверь, для меня это было наслаждением.

– Конечно, и для меня тоже. – Леони скатилась с постели и ленивой походной направилась в ванную, по пути игриво погладив рукой выпуклость меж ног Роба. И, прежде чем он успел сделать ответное движение, проскользнула в ванную, решительно захлопнув за собой дверь.

Вопль разочарования эхом прокатился по квартире, но Леони, ступая под душ, лишь усмехнулась про себя. Она слишком хорошо знала, что, как только волнение уляжется, Роб схватится за сценарий и с головой уйдет в работу, готовясь к дневным съемкам. Он был счастлив, что получил главную роль в ее фильме, упорно работал над ней, и, надо признать, получалось это у него чертовски хорошо. Леони не ошиблась в своем выборе: теперь она могла судить об этом не только по своим впечатлениям, но и по реакции всей съемочной группы.

Может быть, ее решение пригласить на главную роль Роба и выглядело необдуманным, особенно сейчас, когда только-только стихли пересуды вокруг их имен. Но как сорежиссер фильма она стремилась найти лучший актерский вариант, а Роб, и она это знала, идеально подходил на роль. Да и для него самого это было прекрасной возможностью доказать широкой публике, что его талант и внешность стоят многого.

Вот уже больше года они были вместе. Для газетных сплетников день, когда впервые просочились слухи об их связи, стал поистине знаменательным. Ведь Леони О'Брайен была великой звездой, ее слава шумела по обе стороны Атлантики, в то время как имя Роба Фентона, который вполне мог быть прекрасным актером, публике ни о чем не говорило. Фант, которому вначале ни Леони, ни Роб, казалось, не придавали никакого значения, теперь… иногда Леони уже сомневалась в этом.

Углубившись в свои мысли, она тщательно намыливала тело. Сегодня днем предстояло снимать сцену в борделе, наводненном красотками. Роб и женщины… очень скоро, едва присоединившись к актерскому составу в пьесе „Много шума из ничего“, которую ставили в одном из лондонских театров Уэст-Энда на Шафтсбери-авеню, она узнала о его репутации обольстителя. Впрочем, едва ли этому стоило удивляться. Эта порочная красота – потрясающие серые глаза в обрамлении черных ресниц, необыкновенный шарм – была губительна для женских сердец. А его сексуальная привлекательность полностью затмила для Леони ее партнера по пьесе – солидного, средних лет актера, игравшего роль Бенедикта.

Роб между тем постоянно клялся в том, что ни одна женщина, кроме нее, Леони, больше его не интересует. Что ж, ей хотелось верить ему, да и до сих пор не было реальных поводов для сомнений. Но, хотя они оба и пытались обратить все это в шутку, Роб все же не мог противостоять соблазну и обойти своим вниманием хорошенькую девушку, а таких, видит Бог, в картине было занято множество. И ему доставляло удовольствие видеть, как смягчаются женские взгляды от его улыбки или как бы невзначай оброненной шутки. Леони же была слишком наблюдательна, чтобы не замечать этого.

Она вздохнула и горько усмехнулась. Это была плата за удовольствие, которое дарил такой мужчина, как Роб. Если вдруг, в минуту слабости, он все-таки поддастся искушению, – а она знала, что однажды это непременно произойдет, если уже не произошло, – то ей, она надеялась, достанет сил побороть разочарование, не дав ему сокрушить счастливые воспоминания об их близости.

А не сваляла ли она дуру, добровольно отказавшись от роли для себя? Если бы они с Робом играли в паре, может, это сблизило бы их еще больше? Нет, она хотела, чтобы сейчас именно Роб был в центре внимания, да он и сам настаивал на этом, хотел „показать себя“, как сам выразился. Возможно, он был прав, хотя, казалось, ему и в голову не приходило, что, отдав ему главную роль в картине, Леони, используя свое влияние, помогает ему ничуть не меньше, чем если бы появилась на экране рядом с ним. И не то чтобы это задевало ее – просто иногда страшно злило, что она не может оказаться там, перед камерами, где всегда было ее место. Сознавать это было мучительно.

Леони вдруг почувствовала, что ее сотрясает озноб. Черт возьми, из душа хлестала холодная вода. Даже в таком роскошном palazzo римский водопровод давал сбои. Леони вышла из душа, ступив на холодный белый мрамор пола. Схватив с вешалки пушистое персиковое полотенце, она энергично растерлась, с наслаждением ощутив на теле нежный ворс ткани. Затем, намотав полотенце наподобие саронга[1], она прошла на кухню, освещенную тем же тусклым светом, что и вся квартира.

Роб уже опередил ее и теперь, в одних трусах и темной рубашке, расстегнутой до пояса, вовсю хозяйничал у холодильника. Прислонившись к косяку, Леони наблюдала, как мелькает за дверцей холодильника его голова.

– Я опять хочу тебя, – сказала она, приблизившись к нему и пробежав пальцем по его груди.

– Некогда, – коротко бросил он, с улыбкой отступая в сторону. Достав из холодильника пакет с апельсиновым соком, он разлил его в два стакана.

– Во сколько тебя ждут на съемках?

– В два сорок пять я должен быть в гримерной. – Бросив кубики льда в стаканы, он протянул ей один, одновременно жадно припав к другому. Затем аккуратно поставил пустой стакан на кафельную стойку, притянул Леони к себе и поцеловал. Рот его после ледяного сока был холодным и пах мускусом, даже после душа. – Так нельзя. Мне надо идти, – сказал он, отстранившись с неохотой. Затем ухмыльнулся. – Мне нравится работать на тебя, ты же знаешь. Леони улыбнулась.

– Мне тоже нравится твоя работа. Лишь одного не хватает, чтобы сделать ее безупречной… – Она заколебалась.