Николаев. Да, брат, это по-новому, совсем по-новому. И жалок ты мне, и смешон! Ты делай глупости, да других в дураки не ставь. Кабы ты мне не был жалок, я б тебя бросил, и слова говорить не стал.

Гости. Да что ж было? Как это без благословенья!..

Посредник. Да как же в повозке? Не может быть…

Николаев. Я видел, что будет гадость какая-нибудь. Я так и ждал. Он уверял меня. Я поверил, поехал в церковь. В церковь невежа этот приехал в сюртуке и в синих штанах… Ну, хорошо. Я хотел везти ее, как следует по обряду… Он не дослушал молебна, подхватил, посадил ее в свою карету. Ну, думаю… Я уж вовсе не хотел ехать, Софья Андревна пристала… Поедемте, что ж, за что Любу обидеть… ведь он не знает обряда… Ну, думаю: поеду, и Любу жалко.

Иван Михайлович. Николаев, ты шутишь?… Где они?… ради бога, пожалей меня… ведь я отец…

Николаев. Что шутить, брат? и сам бы рад… в Лашневе небось, на станции.

Иван Михайлович. Ну, говори, говори…

Николаев. Думаю, для старого друга нельзя не сделать, а уж знал, что будет гадость… Да, думаю, что ж? меня какой-нибудь писака-мальчишка не может же оскорбить: поехал. Хорошо. Разлетелись мы с Софьей Андреевой – никого нет, один шафер… Квартира– свиной хлев чище! – веревки на полу валяются, и какой-то его друг, такой же невежа, как он, чуть не в халате, да его родня – протоколист какой-то… Что же вы думаете? Повернулся спиной, ушел, надел шляпу и поехали!

Иван Михайлович. В чем поехали?

Марья Васильевна. Как же без девушки? Дуняша здесь. О, боже мой!

Иван Михайлович. В чем поехали? Режь меня! на! пей мою кровь!..

Николаев. В повозке в рогожной. Я сам видел…

Иван Михайлович. Николаев!.. Смотри…

Николаев. Что мне смотреть? Тебе смотреть надо было, за кого дочь отдаешь…

Иван Михайлович. Петруша там был?…

1-ый гость. Что ж это?

2-ой гость. Должно быть, обидели его чем-нибудь?

3-ий гость. Нет. Говорят, все дали до свадьбы.

1-ый гость. Сумасшедший, верно. Поверьте, что сумасшедший.

2-ой гость. Одно удивительно: как она согласилась.

3-ий гость. В руки забрал.

1-ый гость. Это урок хороший Ивану Михайловичу.

2-ой гость. Все гордость.

Иван Михайлович. [1 неразобр. ] Петрушка там был? Эй, Сашка!

Марья Васильевна. Jean, ради бога!..

Иван Михайлович. Убирайся!..

Лакей (входит). Чего изволите?

Иван Михайлович. Где Петр Иванович?

Лакей. Не могу знать…

Иван Михайлович. Я тебя выучу знать! Чтоб был мне Петр Иванович сию минуту, слышишь, разбойник? (Вдруг озлобляется.) Я те посмеюсь надо мной!

2-ой лакей (входя с письмами). Петр Иванович уехали с Катериной Матвевной и со студентом, приказали подать прямо вам.

Иван Михайлович. Что? (Берет письма.) Куда уехали? Когда уехали?

2-ой лакей. Не могу знать-с. Сказывали, что в Петербург.

1-ый гость. Вот удивительно-то!

2-ой гость. Да, беда одна не ходит.

Николаев. Вот тебе и новые идеи… доюродствовался.

Иван Михайлович (распечатывая письмо). Господа, мне слишком тяжело. Пожалейте меня! Я знаю, что я виноват. Скрывать нечего… Я не могу читать… Читайте хоть вы. (Пробегает письмо и передает шаферу.) Читайте… Постойте, эй! (Лакею.) Четверню серых в коляску! Да скажи Фильке-кучеру, что коли через минуту не будет подана, я у него ни одного зуба во рту не оставлю. Все выбью. Вот при народе говорю, а там суди меня бог и великий государь! Нет, прошло ваше время! Ну, читайте.

Шафер (читает письмо). «Господин Прибышев!»

Иван Михайлович. Это от кого?

Шафер. Катерины Матвеевны.

Иван Михайлович. Хорошо, и с этой дурищей разочтемся. Читайте.

Шафер (читает). «Хотя невызревшие социальные тенденции, проявлявшиеся рельефнее в последнее время в вашей личности, и давали нам чувствовать, что вы начинали колебать покои тупого самодовольства ультраконсервативной и скажу больше – ультраретроградной среды, в которой вы вращались, и давали нам надежды на резкий поворот ваших тенденций к новому учению. Но торжество мысли не есть еще торжество дела. Скажу просто: неизмеримая высота, отделяющая нас от вашей семьи, давала себя субъективно чувствовать с адскою силой. Последние события в вашей среде выкинули наружу весь устой невежества, порчи и закоснелости, таившийся в ней. Мы были насильственно сгруппированы и потому не могли слиться. Мы все стояли особняком. Я решилась возвратиться в Петербург, под то знамя, которое ближе моим задушевным убеждениям, под знамя нового учения о женщине. Так как в сознании вашем был заметен поворот на честную дорогу, – я предполагаю, что вам интересно знать успехи нашей деятельности на пользу общего дела, имеющего характер вполне реалистический. Некоторые передовые личности и честные характеры делают опыт свободного сожительства мужчин и женщин на новых своеобразных основах. Учреждение это получило название коммуны. Я делаюсь членом ее».

Николаев. Ну, брат, учреждение это давно известно и называется просто… (Говорит на ухо.)

Иван Михайлович. Читайте… Много еще?

Шафер. Нет, вот сейчас. (Читает.) «Живя в коммуне среди соответствующей мне среды, я буду принимать участие в литературных органах и посильно проводить идеи века как теоретически, так и в конкрете. Я буду свободна и независима. Прощайте, Прибышев. Я ни в чем не упрекаю вас. Я знаю, что грязь среды должна была отразиться и на вас; о Марье Васильевне я не говорю; вы должны были быть тем, что вы есть. Но помните одно: есть светлые личности, не подчиняющиеся ударам века, и на них-то вы должны, ежели хотите не утерять достоинства человека, на эти личности вы должны взирать с умилением и уважением. Я буду искренна – я не уважаю вас, но не отвергаю абсолютно в вас человеческих тенденций. Я выше упреков!»

Иван Михайлович. Все? Погоди ж!

Шафер. Нет… Post Scriptum: «Прошу продать мою землю и полагаю, что не дешевле пятидесяти рублей за десятину; надеюсь на вашу честность, – и в самом скором времени прислать мне две тысячи триста рублей серебром. Из доходов же прошу прислать мне сто пятьдесят рублей с следующей почтой».