Худенький мальчик лет пяти сидел на кровати, положив голову на колени и обхватив их руками. Он, как и его мать, качался. А ещё тихо повторял:

— Больно, больно, больно…

Сердце Пятницкой замерло. Она выдохнула, мысленно опуская все свои чувства в источник в центре земли, чтобы не мешали сейчас.

— Можно я сделаю так везде? — спросила Вика, подходя к мальчику. Она коснулась его головы и убрала из неё боль.

Тимофей поднял на неё глаза и одобрительно кивнул. Тогда Виктория опустила чистую энергию на всё тело мальчика, растворяя в ней боль.

— А исцелить тебя можно?

Тимофей отрицательно покачал головой.

— Почему? — смутилась Вика.

Мальчик тихо улыбнулся и снова покачал головой.

— Ты умеешь делать кораблик из бумаги? — вдруг спросил он.

— Да, — ответила Вика.

— А лягушку?

— Да.

— И журавля?

— Да.

— Сделаешь? — попросил Тимофей, показывая на стол, где лежали несколько игрушек и листы цветной бумаги. — Я умею делать только кораблики.

— Сделаю. А хочешь научу делать и остальные фигуры?

— Хочу! — загорелся мальчик.

Пятницкая была уверена, что, после того как они слепили трёх журавлей и пять лягушек, мальчик расположился к ней, но, когда она вновь предложила исцеление, он лишь улыбнулся.

— Возьмёшь мой кораблик? Ты всё поймёшь, — как-то не по-детски сказал он.

Вика взяла подарок из рук ребёнка и в этот момент и правда всё поняла. Картинки из прошлого Тимофея промелькнули перед ней. Тело передёрнуло от увиденного.

— Спасибо за кораблик, — лишь выдавила она.

— Тебе, наверное, уже пора, — утвердительно сказал мальчик и потянулся за новым листом бумаги.

— Пора, — согласилась Пятницкая. — Позвать твою маму? — тихо спросила она уже у двери.

Мальчик одобрительно кивнул и занялся очередной лягушкой.

— Простите, но я здесь бессильна, — сказала Пятницкая, прикрывая дверь палаты.

— Неужели ничего?..

— Он сказал нет. Он готов уйти. Он достаточно намучился. И я ведь не только про болезнь. У него рука была сломана, ребро…

Женщина с ужасом посмотрела на Викторию.

— Это было один раз. Случайно. Он изменился, он всё осознал.

— Сейчас, когда сын умирает, да. Но то, что было… Простите, Тимофей сказал нет. Я предупреждала. Я бессильна в этой ситуации.

«Что я буду делать без него?» — застыл в заплаканных глазах Елизаветы немой вопрос.

— Отпустите вашего сына. Я вижу странную вещь. Ваш сын вам не по судьбе. И муж. Вы сейчас должны были жить в Швейцарии. Работать переводчиком в ООН. Вы прекрасно знаете пять языков. Почему вы не уехали?

— Из-за мужа, тогда ещё будущего. Я думала, если я останусь, вернусь к нему, то смогу его изменить. Что вместе мы с этим справимся.

— Сколько он вас не бьёт? Столько, сколько сын болеет?

Женщина перестала плакать и подняла печальные глаза на Викторию.

— Это было не часто. Не думайте, — начала оправдывать своего мужа Елизавета.

— Вы тоже намучились. Знаете, ваш сын всегда будет в вашем сердце лучиком света. Он будет вас оберегать оттуда.

— А там? Как ему будет там? — вновь потекли слёзы у матери Тимофея.

— Там ему будет хорошо и спокойно, — соврала Вика, она ведь не знала, как там, но искренне верила, что именно так. — Он разрешил мне лишь снять его боль, не болезнь. Простите.

— Спасибо, — сказала Елизавета, утирая слёзы. — Это уже очень много. Я пойду к сыну, пока он здесь.

Вика быстро пошла прочь по коридорам больницы. Она зажимала в руке бумажный кораблик, который подарил ей Тимофей, и плакала. Она технически принимала выбор мальчика, но не понимала, как такое вообще могло случиться. Почему в мире столько жестокости и боли? Она не понимала и плакала от бессилия.

***

Пятницкой нужно было возвращаться на работу, а она не могла заставить себя это сделать. Она добрела до «Старбакса» рядом с офисом и решила, что если будет что-то срочное, она вернётся на работу, а если нет, то нет.

Вика плакала и думала, что пора завязывать с исцелениями, это сложно и тяжело. Пусть у неё будет семейная жизнь, банк, а с целительством надо прекращать. Это слишком трудно и больно, особенно когда так. И чрезмерные нагрузки. Её уже не хватает на всё.

Зазвонил телефон. Вика с ужасом подумала, что это может быть по работе, однако, невзирая на чувства, спешно взяла трубку и тут же обрадовалась, что это всего лишь мама.

— Привет! Я знаю, что случилось в больнице. Приедешь к нам?

— Нет. Не сегодня. Извини, — тихо сказала Вика.

— Это не забота с моей стороны. Это необходимость. Не стоит тебе сейчас замыкаться только на себе, то есть в себе.

— Я хочу сама это пережить. Это была ещё одна причина, почему люди болеют?

— Да, — с невероятным спокойствием ответила Анастасия Георгиевна. — Иногда люди жертвуют собой, чтобы другой человек что-то понял. Понял то, что не смог понять иначе. Чаще всего это дети, увы. Они изначально приходят в наш мир с этим посылом.

— То есть их невозможно спасти?

— Тут нет правил, больше важны обстоятельства. Иногда всё так кардинально меняется, что можно и исцелить их, и увидеть, как они счастливо живут последующую жизнь. Только так не всегда.

— Чаще так, как сегодня?

— По-разному. Нет жёстких правил. Однако слишком большую работу над собой нужно проделать всем участникам сложившихся обстоятельств. Не всегда это возможно. Если этот мальчик останется жив, его мать, скорее всего, так и не уйдёт от мужа, не уедет в Швейцарию. А его отец может вновь сорваться. Будут искалечены три жизни.

— Какой тяжёлый прогноз, — грустно резюмировала Пятницкая.

— Может, всё-таки приедешь?

— Я повзрослела, мам. Я хочу сама. Очень хочу сама справиться с этим. Рядом с тобой я наполнюсь свежей энергией, а это как допинг.

— Не всегда это плохо, — парировала Анастасия Георгиевна, но не стала уговаривать, а спросила: — А Виктор? Он сейчас в Москве?

— Нет. В Питере. У него дела. Если я не смогу справиться, я позвоню тебе. Честно!

— Хорошо, — согласилась мать и отключилась.

А Вика вновь заплакала: знания, слишком чётко сформулированные за время разговора с мамой, были невыносимы.

Тихо подошёл Смолин и сел напротив.

— Кто-то умер? — без иронии спросил он.

— Скоро умрёт. Я не могу ничего сделать. Это мальчик. Ему пять.

— Печально.

— Печально то, что сделал ты на совещании. А это ужасно.

— Согласен, — чётко произнёс Алексей, не отрывая взгляд от Вики.

— Ты что-то хотел, Лёш? — непонимающе спросила Пятницкая.

— Нет. Зашёл купить кофе.

— Купил?

— Нет.

— Так иди. Купи.

— Если только и на твою душу.

— Моя душа хочет покоя и одиночества.

— Нет. У тебя сегодня не тот день, чтобы быть одной. Позвоню Виктору, пусть тебя забирает.

— Не нужно.

— А-а-а… — протянул Алексей, догадываясь, почему она так ответила. — Его нет в Москве, верно? — спросил он, вглядываясь в её лицо. — Верно, — резюмировал он, не дожидаясь ответа. — Значит, проведём сегодняшний вечер вместе.

— Я Маше позвоню.

— Врёшь и так неумело, — покачал головой Смолин. — Я тебе не враг, хоть ты и не считаешь меня другом. Поехали гулять. Тут недалеко есть большой Филёвский парк. Тебе пойдёт на пользу побродить в тени его аллей.

— Солнце почти село, какая тень? — горько усмехнулась Вика.

— Смотри, уже жизнь возвращается в тебя — шутишь. Пойдём. А то возьму тебя на руки и понесу к машине. Все будут на нас смотреть и поползут новые слухи о тебе.

— Удар ниже пояса.

— Чтобы к тебе вернулась улыбка, все средства хороши.

— Хорошо, — согласилась Вика. — Только дай я сделаю один звонок, выйду на улицу.

— Идёт. Я куплю кофе и тоже выйду.

Виктория вышла из кафе, отошла от входа к высокому парапету и позвонила маме.

— Мам, меня мучает один вопрос. Я теперь знаю о факте семейного насилия: одну женщину муж периодически бьёт, и ребёнку как-то досталось. Дело не в том, что он всё это видел, а именно физически досталось, когда он полез защищать мать. Что мне делать? Обратиться в полицию?

— Перед тем как причинить кому-то добро, подскажи мне, что на этот счёт думают сами участники процесса?

— Не знаю. Я не спрашивала у Елизаветы, — честно призналась Вика.

— А какие у тебя доказательства?

— Нет доказательств, кроме моих видений, — смутилась Пятницкая.

— Тогда сначала скажу о простом: лично у тебя нет никаких реальных доказательств. Травмы ребёнка могут быть списаны на падение с велосипеда или нечто подобное. Ты не врач, чтобы утверждать иное. Твои слова могут опровергнуть, а тебя обвинить в лжесвидетельстве.

— Но как же?

— А тут сложнее, и совет один: работать над принятием ситуации, как она есть. Поговори с той женщиной, если хочешь. Спроси, хочет ли она заявить о случившемся в госорганы. Но я боюсь, тебя ждёт неудача. Если бы она хотела заявить на мужа, то уже сделала бы это.

— Но должен же быть какой-то иной выход?

— Слишком благие намерения, милая. Посмотри на ситуацию со стороны: их сын умирает, сейчас никто никого не бьёт. И ты хочешь именно сейчас убедить кого-то официально разобраться в ситуации и наказать виновного? Они уже и так наказаны.

— Ну как же? — почти прошептала Вика.

— Когда мы делаем что-то неверное с телом, например, обжигаем руку, то оно даёт нам предупредительный сигнал через боль и импульс одёрнуть её. Здесь по аналогии. Если мы идём не по судьбе, с нами происходят болезненные ситуации. И чем дальше мы отклоняемся от маршрута, тем наша душевная боль сильнее.

— Н-да. Я вроде и понимаю, о чём ты, но не могу это сейчас принять. Всё равно не могу. Тому мальчику всего пять. И всё ради того, чтобы его мать изменила свою жизнь? Это жестоко! — тяжело вздохнула Вика.

— Философы называют наш мир миром боли и печали, — тихо добавила Анастасия Георгиевна. — Мы здесь учимся и познаём различные аспекты мироздания.

— Я позвоню уже завтра, мам. Извини. Не могу пока всё это принять. Пока.

— До завтра, милая, — с нотками грусти ответила Анастасия Георгиевна, принимая выбор дочери.

— Твой капучино, — Алексей протянул Вике бумажный стакан.

— Может, виски? — задумчиво произнесла она, рассматривая алкогольный магазин напротив.