Ну, а впрочем, на кой я тебе, соплюха,

Малолетняя ведьма над гущей чайной.

Я всего-то могу – поиграть со снами

Да на левом плече посидеть, крылата.

Я у первой бессонницы – запасная –

Это так же приятно, насколь чревато.

У крапленых таро каждый ход – без правил.

Только с ними о будущем спорить страшно.

На моей территории – кубки правят.

Для тебя – выпадают луна и башня.

Я рассыпала мак, нашептав латынью

Желтоглазую нежность пажу пентаклей.

Но как только роса на траве остынет,

Ты сыграешь любого в моем спектакле.

заревом в медных когтях орла

пьяная осень свое брала.

танго над пропастью – из горлА

(или из гОрла?).

августа скомканный некролог.

девочка, вставшая на крыло.

как же тоской по тебе рвало

маленький город...

где ты? за гранью незримых стен?

ныне без тени? во тьме? не с тем?

сколько жар-перьев в твоем хвосте?

непоправимо

небо роняет Икаров пух,

словно прокладывает тропу

вниз, в цельнокроеную толпу,

как пуповина,

тянется сверху ко мне на дно.

можно я вспомню тебя земной?

(если б ты знала, какой ценой –

не согласилась...)

слышишь мелодию тишины?

смертные этого лишены.

те, кто иначе воскрешены,

просто не в силах...

Встань и иди. Думай. Ищи. Странствуй.

Где-то в груди сладко знобит «здравствуй» –

Слово-птенец. Но вылетать рано.

Наедине с тайной своей странной,

Если не смог, не угадал всуе,

Дьявол и Бог – и человек в сумме,

Сплюнь за плечо да затяни пояс.

Пусть ни о чем твой полубред/поиск.

Пусть объяснить вряд ли рискнешь. [Надо ль,

Если о сны точит клыки падаль?]

Шаг-полушаг. Вдох-полувдох. Выдох.

Крутится шар, и мельтешат виды

Ста городов, тех, что меж нас тонут

После и До. Выбери свой омут/

Кубок/Грааль. Выпей до дна – залпом –

Замуровав каждый глоток/запах.

Чтобы сожгло небо твое/нёбо.

Чтобы оглох ветер и мы оба.

Снова плесни воли/судьбы/рабства.

Просто приснись, чтобы сказать:

– Здравствуй…

А полночь чернее сажи – чертовка с достойным стажем.

Давай никому не скажем! – я пальцем касаюсь губ.

Вчера переходит в завтра, вдох/выдох считая за два.

Рассвет изначально задан, лучом проведен к виску,

Фиксируя угол. Пятый.

Над нами деревья спят, и

На них соловьи распяты в иллюзии ми-минор.

Немеющий город замер, устав отмечать глазами,

Как ветер сдает экзамен – пространственно-временной.

На цыпочках бродят тени, дорогу под ноги стелют,

Уча разбираться в теме движения сквозь туман,

Играя размытым фоном – по-моему, слишком вольно.

А кто-то случайный – вон он – в конверт опускает май/

Бессонницу/оригами.

Подрезана берегами,

Иду по тебе кругами, которым потерян счет.

По-детски боясь свершаться. Баюкая шанс от шанса

Навстречу шагнуть, прижаться… и голову на плечо.

      А напиши мне что-нибудь. 

                      А.

     – А меня, значит, ты любила? 

     – Нет. 

     – Почти любила? 

     – Нет. Почти не ненавидела… С тобой мне было лучше, чем с другими… 

           Ю.Поляков, «Небо падших»

Она из породы тех самых самок, которых так хочется приручить, спасти от дракона, построить замок и с глупой улыбкой отдать ключи. Такую легко узнаешь по коде, больные иллюзии потроша. А это впоследствии с рук не сходит. [Ей – запросто сходит – с карандаша.]

Ее специальность – набеги в душу. Да что там Мамай и его орда, когда эта тварь, выходя из душа, обнимет за плечи.

– Устала?

– Да… –

и так сиротливо щекою – к шее, что принципы, треснув, ползут по швам. Опять ощущаешь себя мишенью, в которую лупят ее слова. Бесценен бессмертием каждый выстрел. Бесценен безумием каждый такт. Она – как стригущий лишай, что выстриг в оплавленном цоколе живота какую-то странную нежность/нежить. Сумятицу вносит, выносит мозг. По ней полнолуние вены режет, стекая бессонницей на трюмо. Все слишком надрывно и нерезонно, когда до рассвета есть два часа, и губы по линии горизонта проходят, как алые паруса.

Посмотрит в глаза, потянувшись, скажет:

– Ну, ладно, целуй меня, мне пора… –

Уставший расхлебывать эту кашу [фунт лиха /пуд соли/ без топора – ее олигархов и генеральных, поэтов от Бога и от бабла, наверно, по-своему гениальных], гадая, кому бы она дала, опять процитируешь «Небо падших» – довольно бессмысленный ход, раз ты и сам понимаешь, что Катьке с Пашей до вас, дилетантов, еще расти… и все же цитируешь постоянно. А после добавишь:

– Ad astra, мисс. Лети, ты же вольная птица, Яна. Но слишком сквозь тернии не ломись. –

Проводишь. Вернешься. Один. Оправдан надеждой, разодранной на клочки. Очки не от солнца – очки от «Prada» – прекрасные розовые очки. А может, их снять… и начать сначала, не пряча за стеклами пол лица?..

Она тебе просто пообещала про это когда-нибудь написать.

Любому, кто пламя в строке приметил, она предлагает свои миры, но – слышишь? – шуршит под ногами пепел всех тех, кто всходил на ее костры. 

      Алина Марк

…пытайся на вещи смотреть нейтрально, поскольку, ей богу, считать смешно её олигархов и генеральных, и дальше по списку – до пацанов. 

      Игорь Приклонский

Ты знаешь, что замуж она не хочет. Не хочет ни гнездышка, ни птенцов. Меняет перчатки, мужчин и почерк – красиво, с достоинством и ленцой. Любой из поклонников предсказуем – на «бентли»/на «ауди»/на коне. «Шампанское? Мидии? Потанцуем?» Она, улыбнувшись, ответит нет. Пускай ты не путаешь Босха с Брамсом, ты тщательно выбрит, изящно пьян. Пускай ты неплохо умеешь брассом и в каждом дизайне найдешь изъян. А то, что не юзаешь «Boss» и «Rolex» – на это ей, в сущности, наплевать. Куда интересней вживаться в роли, продумывать сцены, играть приват, бесшумно, на цыпочках, красться в душу – [Ах, да, повторяюсь! Молчу-молчу!] – выстраивать замки, чтоб после рушить – ведь ей не в новинку и по плечу. Но ты-то считаешь, что есть все шансы – конечно, навряд ли кормить с руки – хотя бы заказывать дилижансы, ковры-самолеты под каблуки. Ты видишь, насколько она опасна, однако податлива и нежна. И если б породу писали в паспорт – [Нет, правда, такая графа нужна!] – то ей написали бы, не колеблясь, короткое, емкое слово «дрянь». Которая, впрочем, великолепна. Настолько, что башню срывает.

– Ян, а может, останешься? –

Молча красит прохладно-зеленые зеркала души. Полседьмого. Окончен праздник. Чуть слышно вздыхают колокола. В тумане над прудом мелькают чайки. Еще по-домашнему неглиже, бездонную ночь запивает чаем [два тостика, йогурт, клубничный джем]. Потом, прислонившись к окну, комментит чудную симметрию облаков – без женской эклектики междометий, но как-то особенно и легко, разбавив метафоры тонким матом. Ты должен признаться, что ей к лицу. Чуть позже, в спонтанном порыве смята, сойдясь с подоконником навесу, насмешливо выдохнет: