– Ты говоришь так, будто ты – не афинянин! – возразил Диагор.

– Уйди из Афин, и ты тоже перестанешь им быть! Афинянином можно быть только в стенах этого абсурдного города!.. Первое, что узнаешь, выйдя отсюда, – это то, что не существует единой истины: у всех людей истина своя. А за ней – раскрываешь глаза… и видишь лишь черноту хаоса.

Последовало молчание. Прекратился даже свирепый лай Кербера. Диагор обернулся к Гераклесу, словно тот хотел вмешаться, но Разгадыватель, казалось, был погружен в свои собственные мысли, из чего Диагор заключил, что он считает беседу слишком «философской» и поэтому полностью уступает ему право голоса. Тогда он откашлялся и сказал:

– Я знаю, что ты хочешь сказать, Крантор, но ты ошибаешься. Эта чернота, о которой ты говоришь, в которой ты видишь лишь хаос, – не более, чем твое невежество. Ты думаешь, что абсолютных, непоколебимых истин нет, но могу тебя уверить, что они есть, хоть их и трудно постичь. Ты говоришь, что истина у каждого человека своя. Я же отвечу тебе, что у каждого человека свое мнение.Ты видел многих, очень разных людей, говоривших на разных языках и имевших обо всем разное мнение, и пришел к неверному заключению о том, что нет ничего, что было бы одинаково значимо для всех. Но дело в том, Крантор, что ты останавливаешься на словах, на определениях, на образах предметов и существ. Но за словами стоят идеи…

– Переводчик, – прервал его Крантор.

– Что?

Крупное лицо Крантора, подсвеченное снизу лампами, походило на загадочную маску.

– Это очень распространенное верование в некоторых далеких от Греции местах, – сказал он. – Согласно ему, все, что мы делаем и говорим, – это слова, написанные на ином языке на гигантском папирусе. И есть Некто, кто в этот момент читает этот папирус и расшифровывает наши действия и мысли, находя скрытые ключи в тексте нашей жизни. Этого Некто называют Переводчиком… Верующие в Него думают, что наша жизнь имеет конечный смысл, непостижимый для нас самих, но открывающийся Переводчику по мере того, как он читаетнас. В конце концов текст завершится, и мы умрем, зная не больше, чем теперь. Но Переводчик, прочитавший нас, наконец узнает о конечной цели нашего бытия. [28]

Гераклес, хранивший все это время молчание, произнес:

– А какой смысл верить в этого дурацкого Переводчика, если в конце концов они умрут, так ничего и не узнав?

– Ну, некоторые считают, что с Переводчиком можно говорить. – Крантор ухмыльнулся. – Они говорят, что мы можем обратиться к нему, зная, что он слышит нас, ибо он читает и переводит все наши слова.

– И что же говорят этому… Переводчику те, кто так считает? – спросил Диагор, которому это верование казалось не менее смехотворным, чем Гераклесу.

– Кто что, – сказал Крантор. – Некоторые хвалят его или что-нибудь просят, например, чтобы он сказал им, что будет в будущих главах… Некоторые бросают ему вызов, потому что знают или думают, что знают, что на самом деле Переводчика нет…

– И как же они бросают ему вызов? – спросил Диагор.

– Кричат на него, – ответил Крантор.

И тут вдруг он поднял голову к темному потолку комнаты. Казалось, он что-то искал.

Он искал тебя. [29]

– Слушай, Переводчик! – громогласно закричал он. – Ты, что так уверен в своем существовании! Скажи мне, кто я!.. Переведи мой язык и опиши меня!.. Я бросаю тебе вызов: пойми меня!.. Ты, кто думает, что мы – всего лишь давно написанные слова!.. Ты, кто думает, что в нашей истории скрыт конечный ключ!.. Осмысли меня, Переводчик!.. Скажи мне, кто я… если, конечно, читая, ты можешь еще и разгадатьменя!.. – И возвращаясь к спокойствию, он снова взглянул на Диагора и усмехнулся. – Вот что они кричат предполагаемому Переводчику. Но, конечно же, Переводчик никогда не отвечает, потому что его нет. А если и есть, он, как и мы, ровным счетом ничего не знает… [30]

Вошла Понсика с наполненным кратером и разлила еще вина. Воспользовавшись заминкой, Крантор сказал:

– Пойду прогуляюсь. Ночной воздух пойдет мне на пользу…

За ним последовал уродливый белый пес. Минуту спустя Гераклес заметил:

– Не очень-то обращай на него внимание, любезный Диагор. Он всегда был очень порывист и чудаковат, а время и странствия только заострили эти особенности его характера. У него никогда не хватало терпения сесть и говорить долгое время; он путается в длинных аргументах… Он не похож был ни на афинянина, ни на спартанца, потому что ненавидел войну и армию. Я рассказывал тебе, как он ушел жить один, в хижине, которую сам же соорудил на острове Эвбея? Это случилось приблизительно тогда, когда он сжег себе руку… Но и человеконенавистничество ему было не по душе. Не знаю и никогда не знал, что ему нравится и что нет… Подозреваю, что он не доволен той ролью, которую Зевс назначил ему в этом большом Спектакле, которым является жизнь. Прошу у тебя прощения, Диагор, за его поведение.

Философ ответил, что все это не важно, и поднялся, чтобы уходить.

– Что делаем завтра? – спросил он.

– Ну, ты ничего. Ты – мой заказчик, и тебе уже пришлось изрядно потрудиться.

– Я хочу и дальше помогать тебе.

– Не стоит. Завтра я проведу небольшое расследование в одиночку. Если будут новости, я тебе сообщу.

Диагор замешкался у двери:

– Ты узнал что-нибудь, что можешь мне рассказать?

Разгадыватель почесал в затылке.

– Все идет хорошо, – сказал он. – У меня есть пара теорий, которые не дадут мне спокойно спать сегодня ночью, но…

– Да, – прервал его Диагор. – Не стоит говорить о смокве, не открыв ее.

Они по-дружески распрощались. [31]

Гераклес Понтор, Разгадыватель загадок, мог летать. В абсолютной тишине он парил над замкнутой темнотой пещеры, легкий, как воздух, будто тело его – листок пергамента. Наконец он нашел то, что искал. Сначала он услышал биение, тягучее, как удары весла в илистых водах; затем он увидел его парящим в воздухе, как он сам. Это было только что вырванное и еще бьющееся человеческое сердце: чья-то рука сжимала его, как винный мех; сквозь пальцы текли густые ручейки крови. Однако больше всего его беспокоило не обнаженное сердце, а то, кем был человек, схвативший его железной рукой, но рука казалась аккуратно отрезанной на уровне плеча; дальше все заслоняли тени. Гераклес приблизился к видению из любопытства, чтобы рассмотреть руку; для него было абсурдно думать, что она может парить в воздухе сама по себе. Тогда он заметил что-то еще более странное: он слышал биение лишь того сердца. В ужасе он опустил взгляд и притронулся руками к груди. И нашел огромную пустую Дыру.

Он понял, что только что вырванное сердце – его.

И с криком проснулся.

Когда встревоженная Понсика вошла в комнату, ему уже было лучше, и он смог ее успокоить. [32]

Мальчишка-раб замешкался, чтобы просунуть факел в железный крюк, но на этот раз он проделал это одним прыжком, не дожидаясь помощи Гераклеса.

– Долго же ты не возвращался, – сказал он, отряхивая с рук пыль, – но пока ты мне платишь, я готов ждать тебя до совершеннолетия.

– Если и дальше будешь таким пройдохой, то станешь эфебом раньше положенного природой срока, – ответил Гераклес. – Как поживает твоя госпожа?

– Немного получше, чем в твой прошлый приход. Однако не совсем хорошо. – Мальчик остановился посреди одного из темных коридоров и с загадочным видом приблизился к Разгадывателю. – Мой друг Ифимах, старый раб, говорит, что во сне она кричит, – прошептал он.

– Сегодня я тоже видел сон, от которого в пору закричать, – признался Гераклес. – Странно только, что со мной это бывает очень редко.