– Представляю себе мир, полный таких, как ты. – Крантор умолк и ухмыльнулся, словно и в самом деле представил его себе. – Как бы это было грустно.

– Все бы молча функционировало, – возразил Гераклес. – Грустным был бы мир платоников: по улицам они ходили бы, словно летая, с закрытыми глазами, устремившись мыслью в незримое.

Оба они засмеялись, но Крантор первым остановился и сказал странным тоном:

– Тогда, значит, самый лучший выход – это мир с такими, как я.

Гераклес смешливо приподнял брови.

– Как ты? В один прекрасный момент им бы захотелось сжечь себе руки или ноги или биться головой о стенку… Вес ходили бы изувеченные. И неизвестно еще, не было ли бы и таких, кого изувечили другие…

– Обязательно, – быстро откликнулся Крантор. – На самом деле так и происходит каждый день во всех мирах. Например, рыба, которой ты угощал меня сегодня, изувечена нашими острыми зубами. Платоники верят в незримое, ты веришь в зримое… Но все вы за едой увечите мясо и рыбу. Или смоквы.

Не обращая внимание на насмешку, Гераклес проглотил поднесенную ко рту смокву. Крантор продолжал:

– Вы думаете, размышляете, верите, лелеете веру… Но Истина… Где Истина? – И он оглушительно расхохотался, так что даже грудь его затряслась от смеха. Несколько птиц, как остроклювые листья, сорвались с крон деревьев.

Последовало молчание, и черные зрачки Крантора уставились на Гераклеса.

– Я обратил внимание, что ты глаз не сводишь со шрамов на моей правой руке, – заметил он. – Они тоже тебя отвлекают? О Гераклес, как я рад, что сделал это тогда вечером, в Эвбее, когда мы спорили о чем-то, как сегодня! Помнишь? Мы с тобой сидели одни рядом с маленьким очагом в моей хижине. Я сказал тебе: «Если бы мне сейчас захотелось обжечь правую руку и я обжегее, я доказал бы тебе, что есть вещи, которые нельзя объяснить с помощью логики». Ты возразил: «Нет, Крантор, потому что с помощью логикилегко объяснить, что ты сделал это, чтобы доказать, что есть вещи, которые нельзя объяснить с помощью логики». Тогда я протянул руку и положил ее в огонь. – Он сделал такой же жест, протянув правую руку вдоль стола, и продолжил: – Ты изумился, вскочил одним прыжком и воскликнул: «Крантор, что ты творишь, Зевса ради!» А я ответил, не убирая руку: «Чему ты так удивляешься. Гераклес? Не тому ли, что вопреки твоей логике я все-таки жгу свою руку?Не тому ли, что вопреки всем логическим объяснениям причины моих действий, которые порождает твой мозг, на самом деле, в действительности,Гераклес Понтор, я сам себя жгу?» – И он снова громко расхохотался. – На что тебе разум, когда на твоих глазах Действительность жжет себе руки?

Гераклес опустил глаза к чаше.

– Да уж, Крантор, есть загадка, перед которой мой разум бессилен, – сказал он. – Как может быть, что мы друзья?

Они снова немного посмеялись. В эту минуту маленькая птичка села на край стола, взмахивая тонкими темными крыльями. Крантор молча наблюдал за ней. [37]

– Посмотри на эту птицу, к примеру, – сказал он. – Почему она села на стол? Почему она здесь, с нами?

– Какая-то причина должна быть, наверное, надо ее спросить.

– Я не шучу: с твоей точки зрения можно подумать, что эта птичка играет более важную роль в наших жизнях, чем кажется…

– О чем ты?

– Возможно… – В голосе Крантора зазвучали таинственные нотки. – Возможно, она – часть ключа, который пояснил бы наше существование в великой Книге мира…

Гераклес улыбнулся, хотя настроение его хорошим назвать было нельзя.

– Ты теперь веришь в это?

– Нет. Я излагаю только твою точку зрения. Знаешь ведь: кто везде ищет объяснения, рискует их выдумать.

– Никто не мог бы выдумать такой глупости, Крантор. Кто может верить в то, что присутствие здесь этой птицы – часть… как ты сказал… все разъясняющей разгадки? [38]

В ответ Крантор промолчал; он протянул правую руку с гипнотизирующей медлительностью, пальцы с острыми изогнутыми ногтями раскрылись рядом с птицей; затем молниеносным движением он схватил кроху.

–  Естьлюди, которые в это верят, – произнес он. – Расскажу тебе одну байку. – Он поднес к лицу маленькую головку и, не прекращая говорить, принялся разглядывать ее со странным выражением – не то нежности, не то любопытства. – Когда-то давно я познакомился с одним человеком, посредственностью. Он был сыном не менее посредственного писателя. Человек этот хотел быть писателем, так же как его отец, но Музы не благословили его таким талантом. Так что он выучил другие языки и занялся переводом текстов – это было самое похожее на отцовскую профессию занятие, которое ему удалось найти. Однажды ему принесли древнюю рукопись и велели ее перевести. Он с жаром взялся за это дело и отдавался ему и днем, и ночью. Рукопись была прозаическим художественным произведением, самой обычной повестью, но человек этот – возможно, из-за того, что сам не мог создать вымышленный текст, – захотелповерить в то, что в истории спрятан ключ. И с этого начались его мучения: где скрыта загадка? В словах героев?… В описаниях?… В глубине слов?… В создаваемых образах?… Наконец он решил, что нашел ее… «Вот она», – сказал он себе. А потом задумался: «Быть может, этот ключ ведет меня к другому, а другой, в свою очередь, к третьему, а третий – к четвертому?…» Как миллионы птиц, которых невозможно поймать… – Взгляд Крантора, вдруг ставший напряженным, уперся в одну точку за спиной Гераклеса.

Он смотрел на тебя. [39]

– И что же с ним стало?

– Он сошел с ума. – Губы Крантора под косматой нечесаной бородой растянулись в острой, выгнутой ухмылке. – Это было ужасно: только ему казалось, что он нашел окончательную разгадку, как в его руки попадала вторая, совсем другая, и третья, и четвертая… В конце концов, совершенно обезумев, он бросил перевод и сбежал из дома. Несколько дней он блуждал по лесу, как слепая птица. И в итоге его загрызли звери. [40]– Крантор перевел взгляд на жалкое неистовство крошечного существа, зажатого в его кулаке, и снова усмехнулся. – Это мое предупреждение всем, кто старательно ищет ключи и разгадки: осторожнее, а то, понадеявшись на быстроту своих крыльев, вы и не заметите, что летите вслепую… – Мягко, чуть ли не с нежностью, он поднес острый и тонкий ноготь указательного пальца к маленькой головке, торчавшей у него между пальцев.

Мучения крохотной птички были ужасными, как крики ребенка, подвернутого пыткам в подземелье.

Гераклес с удовольствием глотнул вина.

Когда все окончилось, Крантор опустил птицу на стол жестом игрока в петтейю, ставящего на поле шашку.

– Вот мое предупреждение, – сказал он.

Птица была еще живой, но билась в конвульсиях и неистово пищала. Она два раза неуклюже невысоко подпрыгнула на лапках и, разбрызгивая во все стороны яркие алеющие брызги, затрясла головкой.

Любящий полакомиться сладким Гераклес поймал в пиале еще одну смокву.

Крантор наблюдал за кровавыми поклонами пташки с полузакрытыми глазами, будто раздумывая над чем-то маловажным.

– Красивый закат, – скучая и разглядывая горизонт, заметил Гераклес. Крантор кивнул в знак согласия.

Птица вдруг взлетела – неистовый, как бросок камня, полет – и со всего размаху врезалась в ствол одного из ближайших деревьев. На стволе остался пурпурный след, послышался писк. Потом она поднялась вверх, ударяясь о нижние ветки. Упала на землю и снова взлетела, чтобы вновь упасть, оставляя за собой сочившуюся из пустых глазниц кровавую гирлянду. После нескольких бесполезных прыжков она покатилась по траве и затихла, ожидая смерти и желая ее прихода.

Гераклес, зевая, произнес:

– Да, сегодня не очень холодно. [41]