– А отчего ты думаешь, что Эвния убили? От него несло вином, он оделся женщиной, держал кинжал в правой руке и мог сам нанести себе все раны… Я знаю несколько страшных случаев, когда неразбавленное вино ужасно влияло на юный дух. Сегодня утром мне припомнился случай одного эфеба из моего дема, который впервые напился во время Ленейских праздников и бился головой о стенку, пока не умер… Вот… я и подумал…

– Ты, как всегда, начал выдумывать, – довольно прервал его Гераклес, – а я просто осмотрел тело: вот в чем большая разница между философом и Разгадывателем.

– И что ты нашел на теле?

– Одежды. Надетый на нем изрезанный пеплум…

– Ну и что?

– Дыры не совпадали с порезами внизу.Даже ребенок бы догадался… Ну, может, ребенок и нет, но я – да. Мне хватило простого осмотра, чтобы убедиться, что под прямым разрывом на ткани находилась круглая рана и что глубокому проколу на пеплуме соответствовала прямая поверхностная царапина… Совершенно очевидно, что кто-то оделего в женскую одежду после того,как были нанесены все раны… разумеется, вначале изорвав ее и испачкав кровью.

– Невероятно, – искренне восхитился Диагор.

– Просто нужно уметь смотреть, – равнодушно ответил Разгадыватель. – Но это еще не все, наш убийца сделал еще одну ошибку: вокруг тела не было крови. Если бы Эвний сам нанес себе все эти зверские раны, лежащие вокруг обломки и мусор были бы по меньшей мере забрызганы кровью. Но на обломках крови не было: мусор был чистый, прости за выражение. А это значит, что удары Эвний получил не там,его ранили в другом месте и потом перетащили в это разрушенное место во Внутреннем Керамике…

– О Зевес…

– И, возможно, эта последняя ошибка оказалась решающей. – Гераклес прищурил глаза и в раздумье огладил свою аккуратную серебристую бородку. Затем он сказал: – В любом случае я еще не понял, зачем Эвния переодели женщиной и положили ему в руку это…

Он достал предмет из-под плаща. Оба молча смотрели на него.

– Почему ты думаешь, что это ему положил кто-то другой? – спросил Диагор. – Может быть, Эвний взял это до того, как…

Гераклес нетерпеливо покачал головой.

– Тело Эвния закоченело, и кровь из него уже не текла, – пояснил он. – Если бы это было у него в руке в момент смерти, пальцы бы сжались так, что я не смог бы так легко его вытащить. Нет, кто-топереодел его девицей и засунул это в кулак…

– Но, святые боги, зачем?

– Не знаю. И это беспокоит меня. Эту часть текста я еще не перевел, Диагор… Хотя со всей скромностью могу сказать тебе, что переводчик я неплохой. – И вдруг Гераклес развернулся и начал спускаться по ступеням стой. – Но полно, все уже сказано! Не будем терять времени! Нам предстоит выполнить еще один подвиг Геракла!

– Куда мы?

Диагору пришлось ускорить шаг, чтобы догнать Гераклеса, воскликнувшего:

– Знакомиться с очень опасным человеком, который может нам помочь!.. Идем в мастерскую Менехма!

И удаляясь, он снова спрятал в плащ увядшую белую лилию. [51]

В темноте какой-то голос спросил:

– Кто тут? [52]

В темноте какой-то голос спросил:

– Кто тут?

Было сумрачно и пыльно; пол засыпан обломками и, пожалуй, даже мусором; под ноги то и дело попадалось что-то твердое и гремящее, как камни, и что-то мягкое и ломкое, как отбросы. Тьма стояла сплошная: непонятно было, ни где ступаешь, ни куда идешь. Помещение могло быть огромным или крохотным; возможно, кроме входного портика, был еще другой выход, а может быть, и нет.

– Подожди, Гераклес, – прошептал другой голос. – Я тебя не вижу.

Из-за этого самый слабый шум вызывал неописуемый испуг.

– Гераклес?

– Я здесь.

– Где?

– Здесь.

И поэтому обнаружить, что там на самом деле кто-то был,было равносильно крику.

– Диагор, что происходит?

– О боги… Я на минуту подумал… Это статуя.

Гераклес приблизился на ощупь, протянул руку и до чего-то дотронулся: если бы это было человеческое лицо, его пальцы погрузились бы прямо в глаза. Он ощупал зрачки, распознал скат носа, волнистый контур губ, раздвоенную выпуклость подбородка. Он улыбнулся и сказал:

– Действительно, статуя. Но тут их, наверное, много: ведь это мастерская.

– Ты прав, – признал Диагор. – Да я уже почти могу различить их: глаза уже привыкают.

Так оно и было: кисть зрачков начала вырисовывать в черноте белые силуэты, наброски фигур, различимые эскизы. Гераклес кашлянул – его мучила пыль – и провел сандалией по лежавшему под ногами мусору: раздался звук, похожий на грохот сундука с побрякушками.

– Куда он подевался? – сказал он.

– Почему бы нам не подождать в прихожей? – предложил Диагор, которому было не по себе от нескончаемой темноты и от статуй, медленно вырастающих вокруг. – Не думаю, что он задержится…

– Он здесь, – сказал Гераклес. – Иначе зачем ему оставлять дверь открытой?

– Такое странное место…

– Просто мастерская художника. Странно, что окна закрыты. Идем.

Они прошли вперед. Сделать это было уже проще: постепенно перед их глазами всплывали острова мрамора, бюсты, установленные на высоких деревянных полках, еще не вырвавшиеся из камня тела, прямоугольники, из которых высекали фризы. Само вмещавшее их пространство также становилось видимым: это была довольно просторная мастерская с ведущей в прихожую дверью в одном торце и чем-то похожим на тяжелые занавеси на другом. Одна из стен была исцарапана золотыми нитями, слабыми пятнами блеска, бегущего по дереву огромных закрытых ставен. Скульптуры и каменные блоки с их зародышами неравномерно стояли по всему залу, выделяясь из художественного хлама: отбросов, осколков, кусков камня, мраморной пыли, инструментов, обломков и разорванных кусков материи. Напротив занавесей возвышался довольно большой деревянный помост, к которому вели две короткие лестницы, расположенные по бокам. На помосте виднелась гора белых простынь, окруженная завалами каменных осколков. В этих стенах было холодно и, как это ни покажется странным, пахлокамнем: неожиданно насыщенный, грязный запах, подобный тому, который возникает, когда, нюхая землю и с силой втягивая в себя воздух, ощущаешь острую легкость пыли.

– Менехм? – громко окликнул Гераклес Понтор.

Последовавший громоподобный шум, несвойственный этому каменному сумраку, вдребезги разбил тишину. Кто-то снял доску, закрывавшую одно из широких окон – ближайшее к помосту, – и бросил ее на пол. Сверкающий, резкий, как проклятие богов, полдень беспрепятственно пронесся по залу; вокруг него видимыми клубами извести вилась пыль.

– Моя мастерская по вечерам закрыта, – сказал мужчина.

Несомненно, за занавесями была потайная дверь, потому что ни Гераклес, ни Диагор не заметили, как он вошел.

Он был очень худ, и вид у него был болезненно неряшливым. В его всклокоченных серых волосах было еще совсем немного седины, и она красовалась грязными белыми прядями; бледность лица пятнали синяки под глазами. Во всем его облике не было ни единой черты, которую обошел бы своим вниманием художник: редкая, неравномерно растущая бородка, неровно подбитый плащ, развалины сандалий. Его жилистые мускулистые руки были сплошь перепачканы, на ногах тоже была грязь. Все его тело напоминало подержанный инструмент. Он кашлянул, пригладил – безуспешно – волосы; красноватые глаза его мигнули; игнорируя посетителей, он повернулся к ним спиной и направился к столу у помоста, где были разложены инструменты, занявшись, казалось – проверить это было невозможно, – подбором нужных ему для работы резцов. Послышался металлический стук, похожий на ноты расстроенных цимбал.

– Мы знали это, любезный Менехм, – произнес Гераклес ясно и мягко, – и пришли сюда не покупать твои статуи…

Менехм обернулся и одарил Гераклеса осколком взгляда.