Мужчина постучал в дверь несколько раз. Никто не ответил, и он снова постучал. На темном афинском небе зашевелились многоголовые облака.

Наконец дверь открылась, и за ней показалось бледное лицо, лишенное черт, закутанное в длинный черный саван. Смутившись, почти испугавшись, мужчина запнулся и пробормотал:

– Я хочу видеть Гераклеса Понтора, которого называют Разгадывателем загадок.

Темная фигура тихо отскользнула в тень, и, все еще в нерешительности, мужчина вошел в дом. Снаружи продолжал громыхать гром.

Усевшись у стола в своей небольшой комнатке, Гсраклес Понтор отложил свиток и отрешенно сосредоточился на большой извилистой трещине, которая спускалась с потолка до середины передней стены, когда вдруг дверь мягко распахнулась и на пороге показалась Понсика.

– Ко мне пришли, – произнес Гераклес, читая гармоничные волнистые движения узких ладоней и подвижных пальцев своей скрытой маской рабыни. – Мужчина. Хочет видеть меня. – Руки колыхались одновременно, десять голов пальцев разговаривали в пространстве. – Хорошо, впусти его.

Мужчина был высок и худ. Он кутался в скромный шерстяной плащ, пропитавшийся маслянистой чешуей ночной росы. Его хорошо очерченную голову увенчивала блестящая лысина, а на подбородке красовалась аккуратно подстриженная белая борода. Глаза его горели, но морщины вокруг них выдавали годы и усталость. Когда Понсика удалилась не говоря ни слова, вновь прибывший, не сводивший с нее глаз от удивления, обратился к Гераклесу:

– Правду ли говорят о тебе?

– А что обо мне говорят?

– Что Разгадыватели загадок умеют читать по лицам людей и по внешнему виду предметов так, будто это исписанный папирус. Что они знают язык притворства и умеют переводить его. Не из-за этого ли твоя рабыня прячет лицо под безжизненной маской?

Гераклес, поднявшийся за вазой с фруктами и кратером вина, усмехнулся и сказал:

– Видит Зевс, не мне перечить молве, но моя рабыня скрывает свое лицо скорее ради моего, а не ради своего спокойствия: лидийские разбойники похитили ее в младенчестве и во время одной из ночных попоек повеселились, покрыв ей ожогами лицо и вырвав язычок… Угощайся фруктами, если хочешь… Похоже, один из разбойников сжалился над ней или увидел возможность нажиться и удочерил се. А потом продал в рабство прислуживать у господ. Я купил ее на рынке два года назад. Она мне нравится: молчалива, как кошка, и трудолюбива, как собака, но черты ее лица мне неприятны…

– Понимаю, – сказал мужчина. – Тебе жаль ее…

– О нет, дело не в этом, – ответил Гераклес. – Они отвлекают меня. Слишком часто глаза мои соблазняет сложность окружающего: перед твоим приходом, к примеру, я сосредоточенно разглядывал эту интереснейшую щель в стене, се русло и притоки, ее исток… Так вот: лицо моей рабыни – бесконечный закрученный узел трещин, постоянная загадка для моего ненасытного взгляда, поэтому я решил спрятать его и заставил ее носить эту лишенную человеческих черт маску. Мне нравится окружать себя простыми вещами: прямоугольником стола, кругами кубков… простыми формами. Работа же моя, напротив, состоит в разгадывании сложного. Но будь добр, присаживайся… Вот фрукты, особенно хороши свежие смоквы. Я обожаю смоквы, а ты? Могу еще предложить чашу неразбавленного вина…

Мужчина, слушавший спокойные слова Гераклеса со все возраставшим удивлением, медленно опустился на ложе. На стене появился правильный круг тени, отбрасываемой его лысой головой при свете небольшой масляной лампы, стоявшей на столе. Тень от головы Гераклеса – толстого основания конуса с коротким пухом волос, серебрящимся на верхушке, – доставала почти до потолка.

– Спасибо. Пока я воспользуюсь ложем, – сказал мужчина.

Гераклес пожал плечами, сдвинул со стола листы папируса, придвинул вазу с фруктами, сел и взял смокву.

– Чем я могу тебе помочь? – любезно спросил он. Вдалеке раздался оглушительный гром. Помолчав, мужчина сказал:

– Даже не знаю. Я слышал, ты разгадываешь загадки. Хочу загадать тебе одну из них.

– Покажи мне ее, – ответил Гераклес.

– Что?

– Покажи мне загадку. Я разгадываю только те загадки, которые могу рассмотреть. Это текст? Предмет?…

Мужчина опять принял удивленный вид: сморщенный лоб, полуоткрытые губы, в то время как Гераклес аккуратно откусывал головку смоквы. [7]

– Нет, ничего подобного, – медленно сказал он. – Загадка, с которой я пришел к тебе, была, но теперь исчезла. Это воспоминание. Или идеявоспоминания.

– Как же мне разгадать такую загадку? – усмехнулся Гераклес. – Я могу перевести лишь то, что могут прочесть мои глаза. Дальше слов я не иду…

Мужчина с вызывающим упорством смотрел на него.

– За словами всегда скрываются идеи,даже если их не видно, – произнес он, – и только они и важны. [8]– Круглая тень опустилась, когда он наклонил голову. – По крайней мере мы верим в независимое существование Идей. Представлюсь: меня зовут Диагор, я из дема Медонт, преподаю философию и геометрию в школе в садах Академа. Ну, знаешь… которую называют Академией. В школе, которой руководит Платон.

Гераклес тряхнул головой в знак согласия.

– Я слышал об Академии и немного знаю Платона, – сказал он. – Хотя должен признать, что в последнее время нечасто вижу его…

– Неудивительно, – откликнулся Диагор. – Он очень поглощен составлением новой книги, «Диалога об идеальном правлении». Но я пришел говорить не о нем, а об… об одном из моих учеников: Трамахе, сыне вдовы Этис, юноше, которого несколько дней назад загрызли волки… Ты знаешь, о ком я говорю?

Мясистое лицо Гераклеса, наполовину освещенное светом лампы, было непроницаемо. «А, так Трамах учился в Академии, – подумал он. – Вот почему Платон пришел к Этис с соболезнованиями». Он снова кивнул и сказал:

– Я знаком с его семьей, но не знал, что Трамах учился в Академии…

– Учился, – ответил Диагор. – И хорошо учился.

Сплетя головки своих толстых пальцев, Гераклес сказал:

– И загадка, которую ты принес мне, связана с Трамахом…

– Вплотную, – подтвердил философ.

На минуту Гераклес задумался. Затем шевельнул рукой.

– Хорошо. Расскажи как можно лучше, и посмотрим. Взгляд Диагора Медонтского затерялся в заостренном контуре головки пламени, пирамидкой возвышавшейся над фитилем лампы, в то время как с губ его стекали слова:

– Я был его ментором и гордился им. У Трамаха были все благородные качества, которых Платон требует от тех, кто хочет стать правителем города: он был так красив, как бывает лишь благословленный богами; умел спорить с умом; его вопросы всегда попадали в точку; поведение было примерным; дух его вибрировал в гармонии с музыкой, а стройное тело было подчеркнуто гимнастическими упражнениями… Скоро он должен был достичь совершеннолетия, ему не терпелось служить Афинам в армии. Хоть мне и жаль было думать, что скоро он покинет Академию, сердце мое радовалось, зная, что его душа уже узнала все, чему я мог научить его, и была вполне готова познать жизнь…

Диагор замолчал. Взгляд его неотрывно следовал за тихим колебанием пламени. Он продолжил устало:

– И тогда, примерно месяц тому назад, я начал замечать, что с ним творится что-то странное… Он выглядел озабоченным. Пропала сосредоточенность на уроках, наоборот: в стороне от своих товарищей, прислонившись к самой дальней от доски стене, он был безразличен к лесу из рук, которые вздымались, как головы на длинных шеях, когда я задавал какой-нибудь вопрос, будто бы мудрость перестала интересовать его… Вначале я не хотел придавать значения такому поведению: ты же знаешь, в этом возрасте много проблем, и они быстро возникают и бесследно исчезают. Но его безразличие не проходило. И даже усилилось. Он часто уходил с уроков, не появлялся в гимнасии… Некоторые из его товарищей тоже заметили эту перемену, но не знали, чем объяснить ее. Может, он был болен? Я решил поговорить с ним по душам… хоть и считал еще, что проблема его будет незначительной… возможно, любовной… ну, ты понимаешь… в этом возрасте такое часто случается… – Гераклес с удивлением заметил, что Диагор покраснел, как подросток. Перед тем, как продолжить, он сглотнул слюну: – Однажды вечером, на перемене, я нашел его в саду, в одиночестве, около статуи Сфинкса…