— В чем, Майк? Не захочет ли Лиз Крайлинг, чтобы у нее выпытывали какой-то темный секрет ее матери на допросе третьей степени?

Берден опустил шторы, закрываясь от бронзового утреннего неба.

— Эти Крайлинги всегда беспокоят меня, — сказал он.

— Они не более странные, чем большинство наших клиентов, — прохладно отозвался Уэксфорд. — Лиз появится на выездной сессии суда присяжных как миленькая. Если не по какой другой причине, так просто потому, что миссис Крайлинг сомневается в своей способности получить тысячный кусок от своего деверя или кто там их поддерживает.

Выражение лица Вердена было хотя и смиренным, но все-таки упрямым.

— Не могу избавиться от чувства, что это как-то связано с Пейнтером, — сказал он.

Уэксфорд перелистывал толстый оранжевого цвета справочник. Теперь он с шумом отбросил его:

— Ради бога, я больше не хочу об этом слышать! Это что, какой-то заговор с целью доказать мне, что я не справляюсь со своей работой?

— Извините, сэр, вы знаете, что я не это имел в виду.

— Ни черта не знаю, Майк. Знаю только, что дело Пейнтера давным-давно закрыто, и никто не сможет доказать, что он не убийца. — Уэксфорд стал медленно успокаиваться. — Пойдите и во что бы то ни стало расспросите Лиз. Или скажите Арчери, чтобы он сделал это для вас. Он скор на это.

— Он? Что вы этим хотите сказать?

— Ничего. Если у вас нет работы, то у меня есть, и я должен ее сделать, и… — закончил Уэксфорд, блестяще согласовав свои метафоры, — у меня в зубах навязло дело Пейнтера, встающее мне поперек горла и утром, и в полдень, и ночью.

Арчери спал глубоким сном и без сновидений. Его разбудил телефон. Ему пришло в голову, что он, пока бодрствовал, промечтал все свои мечты, и ни одной из них не осталось для сна. Звонила жена.

— Извини, что так рано, дорогой, но я получила еще одно письмо от Чарльза.

Чашку бы холодного чая в постель. Интересно, сколько сейчас времени? Арчери нашел свои часы и увидел, что девять.

— А как твои дела?

— Не так плохо. Такое впечатление, что ты все еще в постели.

Арчери что-то промычал.

— Слушай. Чарльз приезжает завтра, и он сказал, что прямо направится в Кингсмаркхем.

— Приезжает?

— О, все в порядке, Генри. Он собирается урезать семестр на последние три дня. Конечно, это не может иметь большого значения.

— Пока что это опасное предзнаменование. Он придет в «Оливу»?

— Ну, естественно. Ему же надо где-то остановиться. Я знаю, это недешево, дорогой, но он собирается работать в августе и сентябре на чем-то вроде пивоваренного завода. Звучит ужасно, но он будет получать шестнадцать фунтов в неделю и говорит, что тогда рассчитается с тобой.

— Не знаю, что я такого сделал, что произвел на сына впечатление скупца.

— Ты же знаешь, что он не это имел в виду. Ты сегодня такой обидчивый…

Когда она отключилась, он еще несколько мгновений держал трубку в руке. Странно, почему Арчери не пригласил ее присоединиться к нему, как хотел? Он же собирался вчера вечером и потом… Конечно, пока она говорила, он был еще такой сонный, что с трудом соображал, о чем и сам-то говорил. Его мысли прервал голос оператора:

— Вы закончили или будете еще звонить?

— Нет, спасибо, я закончил.

Небольшие песочного цвета дома на Глиб-роуд, казалось, были выбелены и высушены солнцем. Этим утром они выглядели даже более похожими на жилище в пустыне — каждое окружено своим собственным убогим оазисом.

Сначала Берден вошел в дом под номером 102. Там жил его старый знакомый, человек с длинным списком преступлений и отвратительным чувством юмора но прозвищу Обезьяна Мэтью. Берден думал, что именно ему более всего подходит самодельная бомба: бутылка из-под виски с причудливым сочетанием сахара и подавителя сорняков, которую одна блондинка, женщина легкого поведения, получила тем утром в почтовый ящик. Бомба нанесла небольшие повреждения холлу ее квартиры, ей и ее очередному любовнику, до сих пор пребывающему в постели, но Берден считал, что все равно это может представлять собой покушение на жизнь.

Он стучал и звонил, хотя был уверен, что звонок не работает. Потом он обошел дом сзади и оказался по щиколотку в грязи — колеса детской коляски, старая одежда, газеты и пустые бутылки. Он заглянул в кухонное окно. Там на подоконнике стоял пакет с подавителем сорняков, и пакет был надорван. Каким самоуверенным надо быть или каким дураком? Он вернулся на улицу к телефону-автомату и велел Брайнту и Гейтсу забрать жильца дома номер 102 по Глиб-роуд.

Двадцать четвертый находился на той же стороне. Поскольку он был уже так близко от него, то не повредило бы поболтать с Лиз Крайлинг. Входная дверь оказалась закрыта, но задвижка опущена. Он кашлянул и вошел.

В задней комнате послушный транзистор играл поп-музыку. Элизабет Крайлинг сидела за столом и читала местную газету «Ситьюэйшнс вакант» за прошлую неделю, и на ней ничего не было, кроме комбинации с порванной и скрепленной английской булавкой лямкой.

— Не помню, чтобы я вас приглашала.

Берден с отвращением смотрел на нее.

— Вы не хотите что-нибудь надеть?

Она не сделала ни единого движения и опять уставилась в газету. Он оглядел мрачную, неопрятную комнату и из разных куч одежды выбрал нечто, что могло бы быть халатом, — розовая свободная вещь, чьи оборки напоминали увядшие лепестки.

— Вот, — сказал он и удивился, обернув плечи Элизабет, что вещь была не совсем подходяща. Она явно не ее размера, слишком велика. — Где ваша мать?

— Не знаю. Вышла куда-то. Я ей не сторож. — Она вдруг усмехнулась, показав прекрасные зубы. — Разве я сторож матери моей? Что напоминает мне… — Ее улыбка вдруг исчезла, она воскликнула: — Что здесь делает этот священник?

Берден — для пользы дела — никогда не отвечал на вопросы.

— Поиски нового места, а?

Она помрачнела:

— Вчера я звонила в свою фирму, когда вернулась из этого проклятого суда, и они дали мне пинок. Я бесконечно благодарна вам за это.

Берден вежливо склонил голову.

— Что ж, я должна иметь работу, нет? Им нужны девушки на фабрику плащей, и они говорят, что можно получать двадцать кусков в неделю за сверхурочное время.

Берден вспомнил ее образование, дорогие школы, которые оплачивались родственниками Крайлинг. Она бесстрашно смотрела на него.

— Я могу пойти и посмотреть, — сказала Лиз. — Какой от этого вред? Все равно жизнь адская. — Она резко рассмеялась, отошла к каминной полке и прислонилась к ней, глядя на него. Открытый халат, жалкое нижнее белье — все это было провокационно грубым, упрощенным и, казалось, шло от жаркой погоды и бедлама в комнате. — Так чему я обязана вашим визитом? Вы одиноки, инспектор? Я слышала, от вас жена ушла. — Она взяла сигарету и сунула ее в рот. Ее указательный палец был желтым от никотина, с обкусанным ногтем. — Где эти чертовы спички?

Было что-то опасливое в быстром взгляде, который она кинула через плечо, и это побудило его проследовать за ней на кухню. Едва оказавшись там, она повернулась к нему лицом, схватила коробок спичек и встала перед ним, словно загораживая ему путь. Он почувствовал острую тревогу. Девушка сунула спички ему в руки:

— Дадите мне прикурить, а?

Инспектор чиркнул спичкой. Она подошла к нему очень близко и, как только пламя охватило табак, стиснула пальцами его руку. На долю секунды он почувствовал, как его, довольно пуританская, натура сказала ему нечто гадкое, но затем та же натура, чувство долга и мелькнувшее подозрение взяли верх. Она задыхалась, но он был уверен, не от его к ней близости. Имея долгую практику, инспектор отступил в сторону, освобождая ее длинную обнаженную ногу от его собственных, и оказался перед тем, что девица, возможно, надеялась скрыть от него.

Раковина была переполнена грязной посудой, картофельной шелухой, опивками чая, мокрыми газетами, но Крайлинги с давних времен принадлежали к среднему классу, скрывавшему обнищание.