Убедив себя, что все равно опоздаю на работу, если буду пробиваться через эту пробку, я быстро припарковал машину у платной стоянки. Пойду к Риву, подумал я, пусть сварит мне чашечку кофе. Однако, на мой стук никто не отозвался, зато, ког­да я снова взглянул на окно, я чуть ли не на сто процентов был уверен, что шторы кто-то сдвинул, причем в последние десять минут. Я позвонил жен­щине этажом выше. Она спустилась вниз в халате.

— Простите за беспокойство, — сказал я. — Вы, случайно, не знаете, вернулся ли мистер Бейкер?

— Раньше субботы он не вернется, — ответила она.

— Вы уверены?

— Что за вопрос, — раздраженным тоном отве­тила она. — В понедельник я сунула ему под дверь записку, и если бы он возвратился, он бы тут же поднялся ко мне забрать посылку, которую я за не­го получила.

— Вы не знаете, он уехал на машине? — спро­сил я.

—Разумеется, на машине. А в чем дело? Что он натворил?

Я ответил, что, насколько мне известно, он ни­чего не натворил, и она захлопнула дверь у меня перед носом. Тогда я прошел по дороге к стоящим в ряд частным гаражам. Сквозь матовое оконце в двери гаража было плохо видно, но все же я убе­дился, что зеленоватый «фиат» Рива на месте. Те­перь я твердо знал: Рив никуда не уезжал. Я хмык­нул, представив себе, как все эти недели Рив скры­вается в собственной квартире, питаясь продукта­ми из морозильника, а большую часть времени проводит в комнатах с окнами во двор, обнесенном высокой стеной, там никто не заметит, горит у него свет или нет, будь то день или ночь. Ну, что ж,—подумал я, доживем до субботы, и представил себе, как я буду подробно расспрашивать Рива о его по­ездке, расставляя ему небольшие ловушки, пока даже он, обладающий писательским воображени­ем, не будет вынужден признать, что никуда не уезжал.

Когда в тот день я вернулся домой, Гвендолен накрывала на стол к ужину. С ней одной, решил я, поделюсь своим намерением разыграть Рива. Я за­владел ее вниманием, как только упомянул его имя, когда же сообщил ей, что машина Рива спо­койно стоит себе в его гараже, Гвендолен устави­лась на меня, а вся краска сошла с ее лица. Она опустилась на стул, а вилки и ножи, которые она держала в руках, упали ей на колени.

— Ради Бога, что с тобой? — забеспокоился я.

—- Как он может быть таким жестоким? Как он может так поступать с людьми?

— Ах, дорогая моя, ты же знаешь, Рив безжало­стен к женщинам. Помнишь, он рассказывал нам, что проделывал такие фокусы и раньше.

— Я ему сейчас позвоню, — сказала Гвендолен. Я видел, что она вся дрожит. Она набрала номер Рива, послышались долгие гудки.

— Он не ответит, — заговорил я. — Знай я, что ты так расстроишься, я бы тебе ничего не сказал.

Больше Гвендолен не произнесла ни слова. На плите что-то варилось, стол был наполовину на­крыт, но она все бросила и вышла в переднюю. Почти тут же я услышал, как хлопнула парадная дверь.

Мне известно, что особой сообразительностью я не отличаюсь, но я не тупица. После такого даже муж, который доверяет своей жене так, как дове­рял своей я — вернее, для меня вопрос о доверии никогда не стоял, — сообразил бы, что что-то про­исходит. Впрочем, ничего особенного, успокоил я сам себя. По-моему, она просто чокнулась на пре­клонении перед героями — Рив льстил и доверялся ей, подогревая это чувство еще сильнее. После то­го, как он внушил ей, что она его самый близкий друг, посвященный во все его тайны, Гвендолен, естественно, считала себя уязвленной и обманутой. Тем не менее я поднялся наверх и порылся в ящике ее туалетного столика, где она хранила сувениры, чтобы еще раз убедиться в своих предположениях. Непорядочно? Не думаю. Ящик Гвендолен никогда не запирала и даже не думала от меня скрывать , что там лежит.

И эти самые свидетели нашей первой встречи, моих ухаживаний, нашей свадьбы — все они оказа­лись на месте. А между двумя открытками, послан­ными ко дню рождения и ко дню св. Валентина, я обнаружил засушенную розу. Но тут же в кружев­ном платочке, который я ей подарил, лежали от­дельно медальон и пуговица. Этот медальон ей ос­тавила мать, однако находившаяся в нем фотография какой-то неизвестной и давно умершей родст­венницы была заменена карточкой Рива, вырезан­ной из какой-то фотографии. На обратной стороне оказалась прядь волос — в один из наших визитов к Риву на квартиру Гвендолен, должно быть, собрала эти волосы с его щетки для волос. Пуговицу я тоже узнал — она была от яркой спортивной куртки Ри­ва, хотя и не была отрезана. Бедняжка Гвендолен… На мгновение я заподозрил Рива. В это ужасное мгновение, сидя в комнате жены после ее ухода, я спросил себя, неужели Рив способен?.. Неужто мой лучший друг способен?.. Нет, не может быть. Ведь он даже ни разу не послал ей ни письма, ни цветка.

Все дело в ней, Гвендолен, а посему — я знал, куда она направилась, — я должен воспрепятствовать ее встрече с ним, избавить ее от унижения.

Я сунул медальон с пуговицей в карман с неоп­ределенным намерением предъявить ей эти вещи, чтобы показать ей насколько она наивна. Машину Гвендолен не взяла. Она не любила ездить через центр Лондона. Я сел в свою машину и поехал к станции метро, куда, как я знал, направится Гвен­долен.

Она вышла из метро через четверть часа после моего приезда туда и шла довольно быстро, то и де­ло нервно озираясь по сторонам. Увидев меня, она удивленно ахнула и остановилась как вкопанная.

— Садись в машину, дорогая, — мягко произ­нес я. — Я хочу поговорить с тобой.

Сесть-то она села, но не сказала ни слова. Я по­катил по Бейсуотер-роуд в парк. Там, в районе кольца, я запарковал машину под платанами и, чтобы нарушить тягостное молчание, сказал:

— Не думай, что я ничего не понимаю. Мы же­наты десять лет, а я, смею сказать, довольно скуч­ный человек. Рив — другое дело, с ним интересно и…, ну, словом, вполне естественно, что тебе ка­жется, будто ты в него влюблена.

Гвендолен смотрела на меня невидящими глаза­ми.

— Я люблю его, а он любит меня.

— Пустое, — возразил я, но по всему моему те­лу пробежала дрожь — и вовсе не от прохлады ве­сеннего вечера. — Стоило Риву испробовать на те­бе свои чары…

— Мне нужен развод, — перебила она меня.

— Ради всего святого! — воскликнул я. — Ты его почти не знаешь.Ведь вы никогда не оставались наедине, правда?

— Никогда не оставались наедине?! — Она за­смеялась сухим,полным отчаяния смехом. — Вот уже полгода он — мой любовник,и сейчас я иду к нему. Скажу, что теперь ему не нужно больше пря­таться от женщин, потому что я останусь с ним навсегда.

В полутьме я глядел на Гвендолен широко рас­крытыми глазами.

— Я тебе не верю, — произнес я, но я верил, ве­рил… — Ты хочешь сказать, что наряду с осталь­ными..? Ты, моя жена?!

— Я стану женой Рива. Одна я понимаю его, я единственная, перед кем он может излить свою ду­шу. Он сам мне об этом сказал перед отъездом.

— Только он никуда не уезжал. — У меня перед глазами, будто лужа крови, разлилось багровое пятно. — Дура! — заорал я на нее. — Неужели ты не видишь, что это он от тебя скрывается, от тебя? И сделал он это, чтобы отделаться от тебя, как прежде отделывался от других. Любит тебя? Да он же тебе сроду ничего не дарил, даже фотографии. Если ты пойдешь туда, он тебя не впустит. Уж если он кого не впустит , так это тебя.

— Я еду к нему! — вскричала она и попыталась открыть дверцу машины. —Я ухожу к нему, буду жить с ним, а тебя и видеть больше не желаю!

Кончилось все тем, что я один поехал домой. Желание Гвендолен исполнилось — она так меня больше и не увидела.

Когда она не вернулась и к одиннадцати, я по­звонил в полицию.

Меня попросили прийти в участок и заполнить анкету на пропавших без вести, но особого значе­ния моим опасениям не придали. Очевидно, когда исчезает женщина в возрасте Гвендолен, в по­лиции считают само собой разумеющимся, что она сбежала с другим мужчиной. Однако полиция не на шутку встревожилась, когда на утро сторож парка обнаружил в кустах тело Гвендолен — ее задушили.