— Понял, — коротко отозвался Седой, стараясь не выказывать своего удивления.

В какую-то захудалую деревушку прибыл один из самых известных полевых командиров! В смысле — главарей чеченских бандитов! Если заложники здесь, в этом самом селении, то Рашид Усманов скорее всего приехал как раз для того, чтобы решить их судьбу.

Так или иначе, ситуация прояснится в ближайшее время.

Конец связи ознаменовался таким же щелчком. Чудик, совершенно неподвижно пролежавший все это время со своим биноклем, безо всякого интереса спросил:

— Чего там?

— Похоже, Рашид в селении, — обернувшись к напарнику, Седой раздвинул в улыбке обветренные губы. — Спасибо за дым, Чудик.

Тот ничего не ответил. Молча поднялся с расстеленной на мокрой траве плащ-палатки и короткими скупыми движениями скатал ее в тугой валик. Казалось, сообщи ему, что в селение прибыл сам Иисус с бригадой апостолов, Чудик и тогда бы отреагировал точно так же.

Наблюдая за ним. Седой в который уже раз подивился тому, как обманчива порой бывает людская внешность. Иной здоровяк на поверку оказывается сгнившим на корню, а в субтильном, невзрачном на вид хлопчике кроется смертельно опасное, как у скорпиона, жало. Чудик был как раз примером последнего: детское лицо, круглое и в веснушках, невероятная худоба, вперившийся в землю взгляд — все это делало его похожим скорее на закомплексованного подростка-акселерата, чем на мастера рукопашного боя, снайпера и специалиста по диверсионным операциям в тылу противника. Что творилось у него в душе — не знал никто.

Впрочем, в отряде не принято было соваться друг другу в душу.

Не до соплей на войне.

Седой последовал примеру своего неразговорчивого напарника и тоже сложил плащ-палатку. Вынув из рюкзака компактный, похожий на игрушку, “ингрем”, сунул на его место получившийся сверток, застегнул клапан и одним привычным движением просунул обе руки в лямки. Проверил затвор, дослал в ствол патрон и, поставив пистолет-пулемет на предохранитель, переложил его в правую руку.

Краем глаза он следил за Чудиком, который стоял, рассеянно поглаживая пластиковый — по спецзаказу! — приклад своего “галила”. По его собственному признанию, всем импортным снайперским машинкам он предпочитал отечественный “винторез”, но российского оружия “охотникам” не полагалось. Ни на “пушках”, ни на обмундировании бойцов не было никаких опознавательных знаков, которые могли бы помочь определить их принадлежность к российским спецслужбам.

Да, если к чему-то и был неравнодушен этот странноватый парень, то именно к оружию. За своей винтовкой он ухаживал так, как другие ухаживают за девчонками. Вот и сейчас губы его едва заметно шевелились, и Седой подумал, что вовсе не удивился бы, услышь он что-нибудь вроде…

Чудик внезапно повернул голову — и, не успев отвести глаза, Седой встретился с ним взглядом. Впервые за проведенный в одной связке месяц. Будто в ледяную прорубь окунулся, прорубь, окруженную солнечными зайчиками веснушек.

— Тебя хотят замочить, Седой, — губы-змеи, посиневшие от холода, разомкнулись, словно с неохотой, выпуская из горла отсыревшие звуки. — Окорок и Дикий сговорились порешить тебя сегодня во время штурма. Выставить все так, будто это вахи…

Седой вздрогнул, непонимающе изогнул бровь, но тут же, не выдержав, отвел взгляд. Между лопатками некстати скользнула холодная капля, сорвавшаяся со сферы за воротник. Он вздрогнул еще раз, теперь уже от липкого прикосновения сырого холода.

Когда Седой поднял глаза на своего напарника, Чудик уже смотрел куда-то в пространство. Разглядывал что-то, видимое только ему одному.

— Замочить, значит, — он почувствовал, как от ярости сводит скулы. — А за что, не сказали? Или ты случайно подслушал?

Седой цедил слова сквозь зубы, не особенно надеясь на ответ. Просто звуки его собственного голоса помогали ему осознать, что все это — не сон. Что он действительно снова в Чечне, снова мотается по горам со спецотрядом, существование которого никогда не признает ни армия, ни одна из российских служб. Что его хотят замочить свои же — за то, что не подвывает стае.

Чудик отвечать не торопился. Помолчав минуты две, он с неохотой разжал губы:

— Именно так. Подслушал, и как раз случайно. Не переживай, Алексееву не я стучу, поэтому специально не подслушиваю, — он сделал паузу, потом продолжил:

— Можешь уйти сейчас, если хочешь. Как приблудился, так и… — он сделал неприличный, но выразительный жест. — Жалеть никто особо не будет, разве что Дед, — он полупрезрительно скривил губы. — Два сапога пара.

Подумав, Седой ответил на мирное и, в общем, даже в чем-то великодушное — предложение Чудика жестом, ничуть не уступающим по выразительности.

— Не знаю, на кой хрен ты все это мне сказал. Вряд ли горячая братская любовь тебя замучила…

Тот хмыкнул. Двусмысленно этак хмыкнул — мол, почему бы и нет?

— А сваливать я не собираюсь, — голос Седого звучал устало, но твердо. — Я их, сопляков, уже один раз сделал. Сделаю еще раз.

Он криво усмехнулся, глядя на меланхолично ковыряющего в носу снайпера.

— Одного не пойму я, хоть тресни. Как это вы, недоделанные терминаторы, не возьмете в толк, что на войне достаточно просто воевать, а гадить вовсе не обязательно?

Вопрос, как и следовало ожидать, остался без ответа. Седой тоскливо подумал, что на эту тему можно подискутировать разве что с Дедом, потому что все остальные в отряде смотрят на войну, как на продолжение гражданского беспредела, только помноженного на два.

Сквозь шелест ветра, запутавшегося в черных ветвях облетевших деревьев и дрожащих кустов, пробился глухой урчащий звук, в котором привычное ухо без труда распознало сдержанный рык внедорожника. Седой на всякий случай пригнулся, сделав знак Чудику, но тот и сам, мгновенно сориентировавшись, уже занял свой ненадолго покинутый наблюдательный пост, кинув под себя сверток с плащ-палаткой.

Напряжение, только что сковывавшее обоих, тут же исчезло. Угроза со стороны снова отодвинула на задний план все остальное, заставив Седого позабыть о том, что в самом ближайшем будущем ему надлежит опасаться пули не только в грудь, но и в спину. От своих.

Он посмотрел на часы — пятнадцать минут на исходе.

Ветер, небесный пастух, хлестнул неповоротливые серые тучи своею плетью, —.опять собирая их, успевших уже разбрестись кто куда, вместе. Солнце, выглянувшее было в образовавшийся просвет, снова исчезло за непрозрачной пеленой. Крупные капли шлепнулись в раскисшую почву, пробарабанили по сферам Седого и Чудика, и через мгновение между небом и землей протянулись бесчисленные тонкие нити.

— Вот дерьмо… — сквозь зубы прошипел Чудик, набрасывая на сферу капюшон маскировочного костюма. — И часа не бывает, чтоб без мокроты этой…

Седой, не особо вслушиваясь, глянул на часы, закованные в водонепроницаемый корпус, и включил рацию на прием. Короткий мышиный писк — ив его правом ухе снова безраздельно воцарился дуэт из командирского голоса и шуршания командирской же бороды.

— Все видели? — угрюмо спросил Дед. — Те, кто не видел, слушайте — только что прибыл Рашид, и к нему из крайнего правого дома вывели двоих пленных. Второй и Третий, это я вам говорю, они сейчас между домом и сараем, поэтому вашему наблюдению недоступны. Что думаете, товарищи “охотники за кочанами”?

После вопроса наступило затишье. Седому вдруг показалось, что к шуршанию бороды в эфире добавился хоровой скрип мозгов.

Первым прорезался голос Пики — он был старшим в двойке, контролировавшей поворот дороги на въезде в селение. Холодный взвешенный голос штабного аналитика слышать под проливным дождем с чеченского хмурого неба было как-то странно и непривычно — для такого голоса больше подходила уютная штабная атмосфера, чашечка кофе, хорошая сигарета, сговорчивая секретарша… Пика обстоятельно изложил свою оценку ситуации и диспозиции, обозначил возможные пути и способы проникновения в селение, перечислил наиболее вероятные схемы развития столкновения и заключил все тем же сухим бестелесным голосом, но уже “с выражением”: