Дед переключил рацию на оперативную частоту и коротко бросил:

— Начинайте.

Потом, повернувшись к Пике, приказал, указывая на неподвижное тело полевого командира:

— Присмотришь за ним, — и, увидев на лице “охотника” недовольную гримасу, жестко добавил. — Головой отвечаешь.

По команде Деда группа открыла прицельный огонь. Теперь уже было не до того, чтобы гадать, где боевики, а где жители селения. Как и предсказывал Абрек, все, что двигалось, превратилось в мишень.

Посмотрев на помрачневшее лицо Деда, Панкрат понял, что командир всеми возможными путями хотел избежать именно такого поворота событий.

— Вперед! — крикнул Дед, перекрывая шум завязавшейся перестрелки.

Боевиков должно было остаться не больше двенадцати, но оборонялись они достаточно успешно. Плотный заградительный огонь, который они вели из небольших квадратных окон, не давал “охотникам” приблизиться вплотную и навязать чеченам ближний бой.

Окорок, вжимаясь в грязь под свинцовым дождем, глухо материл Деда на чем свет стоит.

— Гранатой бы сейчас… — шипел он сквозь зубы. — Гуманист, мать его!

Хирург молчал, но по его зло оскаленному лицу было видно, что он целиком и полностью поддерживает мнение Окорока.

— Чего же эти чертовы снайперы молчат? — недоумевал подрывник, вынужденный отползти назад — перед самым носом у него взметнула фонтаны грязи еще одна автоматная очередь. — Чудик, давай же, так твою и растак!

По приказу Деда двое снайперов — Чудик и Абрек — должны были поддержать группу прицельным огнем по окнам домов. Командир, вынужденный выбирать из двух зол, отдал предпочтение меньшему. Все-таки это было лучше, чем забрасывать сопротивляющихся боевиков, а вместе с ними и местных жителей, гранатами. Дед, однако, был едва ли не одинок в этом своем мнении.

Словно услышав мольбы Окорока, открыл огонь кто-то из снайперов. Пуля нашла свою цель, и стрельба на мгновение прервалась — боевики, по-видимому, оттаскивали от окна своего мертвого или раненого товарища.

Воспользовавшись паузой, подрывник вскочил и бросился к дому. Хирург прикрыл его длинной очередью по окну, не давая боевикам занять позицию по новой, и Окорок в три прыжка оказался у стены мазанки. Но в этот момент сухо щелкнул одиночный выстрел, звук которого был совершенно неразличим в грохоте перестрелки. Хирург, словно подброшенный невидимой силой, выгнулся дугой и отлетел назад. Выронив оружие, он несколько раз дернулся и затих, уткнувшись лицом в грязь.

Увидев это, Окорок выругался по-черному, помянув Бога и всех святых, а потом чванул с пояса осколочную гранату.

— К черту Деда! — пробормотал он, выдергивая зубами чеку. — К черту гуманистов!

Швырнув гранату в окно, подрывник отпрыгнул в сторону и, перекатившись подальше, закрыл руками голову.

Прогрел взрыв. Хрупкое строение исчезло в клубах дыма и яростной вспышке пламени, рванувшегося из окон и двери.

— Вот так! — торжествующе заорал Окорок, вскакивая и бросаясь к перекосившейся мазанке.

Часть стены дома вообще рухнула, и оттуда уже не стреляли. Слышны были только вопли раненых и… И тонкий детский крик, исполненный боли. Не останавливаясь, Окорок дал очередь по черному отверстию в стене, которое заволокло клубами дыма и пыли.

После того как подрывник бросил гранату, нервы боевиков не выдержали. Желающих разделить участь своих товарищей среди них не было, и, прикрывая друг друга плотным огнем из автоматов, они начали выбираться из своих укрытий, надеясь спастись бегством. И тут снайперы проявили себя в полной мере. Троих боевиков они завалили сразу же, практически одного за другим, заставив остальных окончательно потерять голову. Не понимая, откуда ведется огонь, боевики решили, что их взяли в кольцо. А посему начали отбиваться с отчаянием обреченных.

Впрочем, хладнокровие потеряли не все. Когда Дед, Панкрат и Дикий рванулись вперед, обходя засевшего за сараем чеченца, из самого крайнего дома, стоявшего почти на отшибе, прозвучал одиночный выстрел, направленный точно в цель. Дикого спасло от смерти не что иное, как овечье дерьмо. Поскользнувшись на нем, он нелепо взмахнул руками и завалился назад. Пуля, которая должна была угодить ему в голову, продолжай он бежать, прошила воздух перед самым его носом.

— Снайпер! — заорал Дед, тут же сориентировавшись и указывая рукой в сторону дома, из которого стреляли. — Дикий и Пуля, туда, живо!

Когда они, сделав солидный крюк и пропахав на брюхе добрую сотню метров, подобрались с другой стороны вплотную к дому, где засел снайпер, бой в селении уже начал стихать. И в этот самый момент распахнулась дверь мазанки, и из нее выскочил чеченец с автоматом в руках. Он сразу же припустил бегом в сторону зарослей кустарника, вымахавшего почти в человеческий рост.

"Охотники” медлили, не желая открывать огонь, чтобы не обнаруживать себя и не подставляться под выстрелы снайпера. Наконец, когда боевик уже практически поравнялся с вожделенными зарослями и уверовал, наверное, в то, что сегодня его спасение угодно Аллаху, Дикий не выдержал и короткой очередью срезал бегущего. Выстрелив, он тут же сменил позицию, откатившись в сторону на пару метров. Но снайпер молчал.

Переглянувшись с Пулей, Дикий произнес, меняя магазин “ингрэма”:

— Наверное, это он и был… Не выдержали нервишки-то.

— Сейчас проверим, — отозвался Пуля. — Не может быть, чтобы один в целом доме…

Короткими перебежками, петляя, словно зайцы, они преодолели остававшееся до мазанки расстояние и, оказавшись в мертвой зоне, под самыми окнами, прижались к стене дома по разные стороны от двери. Пуля рванул ее на себя, и Дикий, дав очередь в полумрак, нырнул туда, словно пловец в ледяную воду.

Тишина. Он включил фонарь и узким, но мощным световым лучом обшарил пространство вокруг себя.

Возле стены сидела женщина в черном, с лицом, за крытым чадрой, и прижимала к себе двух чумазых малышей. Когда свет фонаря ударил им по глазам, дети испуганно разревелись.

— Выблядки чеченские! — ругнулся Дикий, ведя лучом дальше.

На этот раз он осветил застывшего в углу хижины молодого мужчину в овечьей безрукавке мехом наружу. В руке он держал нож. И, хотя он не собирался нападать на “охотника”, а всего лишь готовился защищать свою семью, Дикий, не говоря ни слова, направил на него ствол “ингрэма” и нажал курок.

Чеченец рухнул лицом вниз на земляной пол. Женщина дернулась, словно от удара хлыстом. Закричали дети, рванувшись к нему, но женщина удержала их, прижав к себе. Видно было, что ее колотит крупная дрожь.

Внутрь, пригибаясь, проскользнул Пуля. Увидел женщину — и тут же расплылся в довольной улыбке.

— Ладно, пошли, — бросил Дикий, увидев выражение его лица. — Потом развлечемся.

Пуля кивнул, шумно сглотнув набежавшую слюну, и они выбрались наружу, где только что утихла стрельба.

Бойцы методично осматривали дома в поисках уцелевших бандитов. Проверяли каждую хижину, искали погреба, переворачивали сундуки. Хозяева, давшие приют боевикам Исхаламова, смотрели на них враждебно, исподлобья, и не желали отвечать ни на какие вопросы, даже заданные по-чеченски.

В бою погибло двадцать два боевика и шестеро местных жителей. “Охотники” потеряли Хирурга, да еще слегка зацепило Окорока — в него сзади выстрелил мальчонка, подобравший оружие убитого боевика.

— За нарушение приказа ответишь по возвращении, — безо всякого выражения произнес Дед, обращаясь к подрывнику, когда вся группа была в сборе. — Я же попрошу Алексеева подыскать тебе замену.

Окорок сверкнул глазами, но промолчал.

— Вызывай Центр, — устало приказал Дед Дикому. — Надо доложиться.

К ним уже присоединился Пика, притащивший с собой целого и невредимого Исхаламова, и теперь чеченец сидел, сгорбившись, и пожирал Деда ненавидящим взглядом. Было очевидно, что эти двое каким-то образом знают друг друга; время от времени Дед встречался глазами с пленным и будто бы хотел что-то сказать, но в последний момент сдерживался. Только левая щека командира “охотников” часто подергивалась.