Вдруг вспомнила Ксаня, что у графини на туалете лежат ключи, целая связка ключей от каких-то сундуков, чуланов и кладовых. Захватить бы с собою. Может хоть один подойдет к сторожке… Да, да, подойдет! Наверно! Взять бы только!..

Взор Ксани загорелся, блестит. Новая мысль так и прожигает мозг, так и сверлит душу: «Пробраться в комнату графини, захватить ключи и с ними в лес, бегом туда, бегом обратно… К концу бала вернуться… Никто и не заметит… Никто! Все танцуют, заняты своим весельем. Даже Ната, и та, забыв про свою больную грудь, носится в вихре вальса»…

— Ксаня! Тур вальса со мною.

И красный Мефистофель снова, как из-под земли, вырос перед ней. Она кружится с ним, как безумная. Но мысль ее кружится еще быстрее…

— Молодец! — лепечет Виктор, — пляшешь, как богиня. Не посрамила меня! Спасибо. Сейчас к тебе вон тот ротмистр подойдет. Он лучше всех здесь танцует. Как дьявол носится… Но что это?! Куда ты?! Стой!.. Ксения! Ксаня! Куда?

Но она не отвечает. Ловко и быстро выскользнула она из-под его руки и уже мчится по освещенной аллее прямо к графскому даму, не останавливаясь.

У крыльца дома она переводит дыхание. Там уже прислуга накрывает столы к ужину.

— Куда, лесная барышня? Бежите, точно украли что, — язвит старый дворецкий, который не может простить ей того, что она, приемыш лесного сторожа, обедает за одним столом с его господами, а он, старый, седой Фома, должен прислуживать ей.

«Украла»!

Ксаня вздрагивает.

О, нет, она ничего не украла! И не украдет. Она только на время возьмет ключи графини, чтобы попасть в сторожку к Васе. Разве это кража! Вор тот, кто берет тихонько, без отдачи, — как мужики, которые рубили лес и увозили деревья из-под носа у отца. А она не воровка. Она вернет, положит на место. Да и потом ключи не драгоценность… Нет, нет!.. Тысячу раз нет, — не воровать она идет…

Насмешливые голоса прислуги заглохли в отдалении… Вот прохладная, с настежь растворенными окнами, зала… Вот длинный коридор… Вот и комната графини…

Ксаня с трепетом переступает ее порог. Вот пышный, весь увитый кружевами туалет из розового атласа. Ксаня бросает на него тревожный взгляд. В два скачка она у туалета. Венецианское резное зеркало отражает ее лицо бледное, взволнованное, отражает и ее растрепанную голову, и ее малиновые губы.

Ключи, как она предвидела, здесь. Они лежат на самом краю туалета, подле прелестной бриллиантовой брошки, в виде бабочки — самого ценного, самого дорогого украшения графини.

Несколько крадущихся шагов, легких, неверных, быстрых, и ключи в кармане у Ксани. Бриллиантовая бабочка, нечаянно отодвинутая в сторону, лежит одна теперь на краю туалетного стола, блестя при ярком освещении висевшей посредине комнаты лампы.

Еще миг, и Ксаня вихрем вылетает в коридор. Звуки музыки чуть слышно доносятся сюда.

В конце коридора на ее пути вырастает Василиса.

— Откуда? — шипит она. — Стойте!.. Словно угорели! У графини были? Зачем?

Ксаня молчит и молнией несется дальше.

Через минуту в комнате графини, у туалетного стола, стоит Василиса.

— Что она стянула? Что стянула негодяйка? — шепчет она трясущимися губами. — Ведь, неверное, что-нибудь стянула. Недаром же вылетела, как сумасшедшая.

Но все на месте — все безделушки, украшения и туалетные украшения. Даже не тронуты с места, а бриллиантовая бабочка с двумя изумрудами вместо глаз, случайно оставленная графиней, так и сверкает манящим блеском на плюше голубой покрышки стола.

Взоры Василисы, прикованные к бабочке, не могут оторваться. Василиса, точно зачарованная, глядит на нее. Но недолго. Какая-то странная мысль приходит ей в голову. Лицо графской домоправительницы бледнеет, усмешка кривит полные губы…

— Двадцать лет, двадцать лет верой и правдой служила!.. — шепчет она. — И чтоб из-за первой встречной дряни выговор получить, да чтобы из-за нее грозили выгнать меня!.. Ладно же, коли так… Будешь меня помнить, колдовское отродье! Покажу же я тебе…

И дрожащими пальцами Василиса схватывает бриллиантовую бабочку с изумрудными глазками и, стремительно опустив ее на дно объемистого кармана своего платья, почти бегом выбегает из комнаты.

Лес… Шумит лес…

Ветерок заполз в заметно пожелтевшую листву и шевелит чуть облысевшие ветви красного клена, золотой ивы.

Червонным кажется лес. Луна выглянула из-за облаков и чуть сияет. Красивый, млечный стелется ее свет. Причудливые пятна и дрожащие тени кидает она… Таинственные, серебристо-золотые стоят деревья… Мнится временами, что кто-то прячется в их прозрачной листве…

Ксаня идет спешно, быстро. Глаза прикованы к милым, знакомым местам, к родным местам… Сердце стучит… Грудь бурно вдыхает родимый воздух… И чем ближе к чаще, тем быстрее, тем нервнее шаги, тем сильнее стучит, замирает сердце девочки.

Теперь скоро, скоро…

Мучительного месяца, проведенного в графской усадьбе, как не бывало… Она снова на воле, на свободе, в родном своем лесу… В своем заколдованном царстве!..

Лунный свет серебрит вершины, точно кудри великанов, лесных великанов. Те кивают ей, девочке, красной девочке с распущенными волосами, в странной одежде, со смуглыми руками, увитыми металлическими змеями.

— Милые! Здравствуйте!

Ксаня ликует, вырвавшись на свободу.

— Милые, милые, милые!

Еще прибавляет шагу, не идет, а бежит. Скоро, скоро, сейчас дома…

Все горести, невзгоды, пережитые здесь, вся нищета, голод, колотушки все забыто. Одна радость помнится, одни отрадные минуты… Вспоминаются длинные, за чтением пережитые, вечера, друг Вася, ее учитель… Вот сейчас она увидит его, Васю хромого…

Лесной домик выглянул сразу, точно вынырнул из посеребренных месяцем кустов. Дверь, как Ксаня предвидела, крепко закрыта на замок. Но связка ключей с графининого туалета у Ксани в кармане — можно будет открыть.

Дрожащей рукой Ксаня нащупывает ключи, вынимает, пробует. Один не подошел, другой, третий — тоже. Какая досада! А что если ни один не подойдет? Ее рука дрожит сильнее… Вот ключ побольше… Ага, наконец-то! С трепетным замиранием вкладывает Ксаня его в замочную скважину. Подошел!

О, радость!

С грохотом отскакивает тяжелый замок…

Сердце Ксани стучит!

Слышно его биение. Тук-тук-тук — точно дятел в лесу…

Дверь распахивается настежь, и Ксаня входит.

В сторожке горит ночник. Это новость. Николай Норов слишком экономен, чтобы тратить масло по-пустому. Что же случилось, почему горит ночник?

Тяжелым предчувствием сжимается сердце Ксани. Почему ночник?

В углу, на постели Норова, а не в своей коморке-боковушке, лежит Вася.

Полно, Вася ли это? Лицо, как под красной маской, все пурпурово-алое, глаза не закрыты и вперены на дверь. В них огонь, блеск яркий и горячий. Губы потрескались, ссохлись. Сам он дышит тяжело, со свистом и хрипом.

— Василий! Васенька! — рвется неистовым воплем с губ лесовички. Вася! Что с тобой?

Пытливо всматриваются в нее горячие, блестящие глаза. Смотрят и не видят.

Он в забытьи.

Не помня себя, Ксаня схватывает его за руку.

— Вася! Вася! Что с тобой!

Его тяжелый взгляд точно скован. Его худая, высохшая рука горяча, как огонь.

Ксаня упала на колени перед его постелью, обхватила плечи мальчика руками, прижалась к его груди головой.

— Вася! Вася! — повторил ее голос с мучительной тоской.

Глаза больного мгновенно блеснули мыслью. Его пылающее, страшно исхудалое лицо внезапно озарила сознательная улыбка…

Он приподнялся на локте, делая невероятное усилие.

— Это ты, Ксаня? Ты пришла? Наконец! — прошептали его запекшиеся губы.

И дивно осветилось неземным восторгом исхудалое лицо.

— Вася! Дорогой! Узнал! Наконец-то!

— Узнал, — с тем же заметным усилием прошептали запекшиеся губы, узнал… Ждал тебя… Долго… С тех пор ждал, как заболел, как свалился… Ведь ты — лесная царица, да?..