— Ну, а потом?

— Я, видимо, вырубился на какое-то время, потому что, хлопал меня по щеке и спрашивал: «С вами все в порядке, мистер?» Я с трудом поднялся, ноги у меня дрожали, и пошел дальше. Надо сказать, я чувствовал себя очень глупо.

— Ты сходил к доктору?

— Нет. Не было каких-либо оснований. Пара синяков и все. Я не привык бегать к докторам каждый раз, как ударюсь или поцарапаюсь.

Она озабоченно оглядела его.

— Но, Рич, если с тобой случился такой обморок, то значит, что-то не в порядке и…

— Со мной все в порядке. Я настолько здоров, что вполне могу упасть с Большого Каньона и потом запрыгнуть туда обратно. Не надо беспокоиться о какой-то ссадине и шишке. Дети, пока не повзрослеют, получают их постоянно, — он взял воротничок и галстук и начал их надевать. — Я просто о чем-нибудь задумался или оступился, что-нибудь подобное. Это научит меня смотреть, куда я иду. Давай забудем об этом. Хорошо?

— И все равно, я… — ее голос вдруг затих, на лице появилась озадаченность. — Что-то горит, — вскрикнула она и бросилась на кухню.

Он внимательно осмотрел себя в зеркале, пока завязывал галстук. Вытянутое аскетическое лицо, тонкие губы, довольно темные глаза, темные волосы. Маленький белый шрам на левом виске. Хорошо выбрит, хорошо одет. Через сколько времени они составят это описание его наружности? Как долго до того момента, когда какой-нибудь писака, без галстука, постоянно жующий сигареты, напишет о нем статью с броским названием вроде: «Фанатик-убийца из Купер-крик!»?

То лицо, что смотрело на него из зеркала, никак не походило на лицо убийцы. Слишком интеллигентное. Но его вполне можно изменить, особенно на фотографии с глазами, уставленными в камеру и с полицейским номером, висящим на шее. Каждый может выглядеть убийцей при таких обстоятельствах, особенно, когда глаза устали от яркого света и сам валишься с йог от бессонной ночи, проведенной на допросе.

— Обед готов!

— Иду, — отозвался он.

Ему совершенно не хотелось есть, но надо было пройти через всю эту процедуру обеда — отказ от пищи мог вызвать еще больше нежелательных вопросов. Ему пришлось есть через силу.

Перед смертью не надышишься. Смешно!

Когда человек видит свой конец, ему должно быть не до еды.

Он прошел мимо охраны как всегда, в девять утра. Кивнул охранникам всех трех отрядов, переминаясь, подождал у каждой двери. По инструкции охранники должны были спросить его пропуск и изучать его несколько минут, несмотря на то, что хорошо знают его. Но это правило перестало быть строгим после того, как Кейн изорвался, когда его шурин спросил у него пропуск в семнадцатый раз за день. Теперь охранники лишь кивали знакомым и бросались на тщательную проверку только к незнакомым для них лицам.

В раздевалке он снял пальто и шляпу и повесил их в металлический шкафчик, потом натянул на себя рабочий халат темно-зеленого цвета с металлической круглой бляхой на груди. Затем прошел по коридорам мимо еще нескольких охранников и отворил темно-зеленые двери. Дальше миновал хорошо оборудованную лабораторию и, наконец, дошел до большого помещения в глубине. Помещение по своим раз-мерям напоминало авиационный ангар. Кейн и Портер были уже там, они водили карандашами по чертежу, разложенному на скамейке, обсуждая что-то в устройстве, стоящем в центре зала.

Блестящий металлический объект напоминал нечто среднее между автомобильным двигателем и длинноствольной зениткой. Но его вид не мог никого обмануть. Любой грамотный специалист-баллистик после краткого изучения мог понять назначение этого устройства. Ряд маленьких ракет, стоящих у основания устройства, выдавал его предназначение с головой: снаряды без гильз.

Кейн прекратил ворчать на Портера и повернулся к Брансону:

— Ну, вот еще един непризнанный гений, — сказал он. — Да будет вам известно: мы пришли наконец к решению проблемы.

— И какое же это решение? — спросил Брансон.

— Или же корпусы ракет должны быть направляющие, или же их надо делать из сплава, опадающего минимальное трение, — улыбнулся Кейн. — Как специалисту в области сплавов теперь тебе и карты в руки. Так что давай, дерзай!

— Очень хорошо. Сделаю, если, конечно, смогу.

— Но нам надо обскакать Хиндельмана, — заметил Портер, — если они смогут стабилизировать полет снарядов самостоятельно, то это можно просто выбросить, — он махнул рукой в сторону установки. — Ракеты будут управляемыми, и тогда нужна всего лишь стартовая установка, чтобы получилась гигантская базука.

— Я не специалист во взрывчатых веществах, но не понимаю, чем этот способ лучше нашего, — заметил Кейи. — Впрочем, и его надо попробовать. — Он четыре раза обошел вокруг установки. — Эта штука — жертва собственной эффективности. Нам надо найти какой-то способ, чтобы устранить все недостатки и сохранить достоинства. И что бы мне в свое время не заняться литературой, тогда бы у меня была сейчас такая легкая жизнь.

— Установка должна быть многоствольной, — сказал Портер.

— Это значит признать поражение. А я не хочу признавать поражение. Да и ты, думаю, тоже. Нет, сдаваться нельзя. Я строил эту штуку. Это — моя жизнь. Это — моя любовь. И пусть идут к чертям все критики. — Он заметил сочувствие в плазах Брансона. — Вот ты бы выбросил предмет своей любви только из-за того, что он приносит тебе много хлопот?

Когда Кейн увидел, что Брансон при этих словах побледнел и, не отвечая, отошел в сторону, то спросил Портера удивленно:

— Я что-нибудь не так сказал? Черт побери, я так и не понял, то ли он хочет броситься на меня, то ли выброситься в окно. Я никогда таким его не видел.

Портер уставился на дверь, через которую вышел Брансон, и заметил:

— Ты, наверное, наступил на его любимую мозоль…

— Какую мозоль? Я только сказал…

— Я слышал, что ты сказал. Я слышал тебя прекрасно. Очевидно, это для него что-то значит, что-то очень важное. Может, у него дома неприятности. Может, они поругались с женой, и сгоряча он пожелал ей смерти?

— Рич никогда такого не сделает. Я его очень хорошо знаю. Он не такой, чтобы поддаться эмоциям, даже дома.

— Может, его жена? Некоторые женщины могут впасть в истерику из-за любого пустяка. Может, жена довела его до того, что ему свет не мил?

— Я думаю, он в таких случаях просто умолкнет и не будет подливать масла в огонь. В последний раз на курорте он просто собрал чемодан и уехал.

— Да, я тоже так думаю о нем, — согласился Портер. — Но мы можем и ошибаться. Никто не в состоянии сказать, что можно ожидать от человека в критической ситуации. Здоровенный, сильный мужчина начинает как страус зарывать голову в песок, в то время как хилый мужичонка совершает героические подвиги.

— Да Бог с ним, — сказал терпеливо Кейн. — Пусть сам решает свои проблемы, а нам хоть бы наполовину сократить свои собственные.

И вернувшись к чертежам на скамейке, они снова принялись обсуждать орудие.

Брансон вышел с работы в пять, кивком попрощался с охранниками и направился домой. День был очень неудачным, самым неудачным из тех, что он мог вспомнить. Все получалось не так, как хотелось. Казалось, что весь день он оглядывался в страхе через плечо, отгоняя ужас перед будущим, и пытался сосредоточиться на работе.

Способность сосредоточиваться на своей работе — главная черта любого ученого. А как человек может решать научные задачи, если в его голове постоянно крутятся мысли об электрическом стуле? Теперь он страдал все двадцать четыре часа кряду от нервного напряжения только из-за того, что подслушал болтовню двух водителей грузовиков о районе Бельстона. Дерево, о котором они говорили, не обязательно было тем деревом, а кости были не обязательно костями его жертвы. Вполне возможно, что на свет появился совсем не его старый грех, а чей-то другой, и сейчас полным ходом идет травля не его, а кого-то совеем другого.

«Очень жаль, — думал он, — что у меня не хватило ума вмешаться в разговор водителей и выпытать у них кое-какие детали, чтобы быть полностью уверенным. А, может, это было, наоборот, очень мудрым решением?» Ведь он мог бы этим вызвать к себе подозрение. В таком положении, как его, лучше сохранять максимальную скромность. «А вам-то что до всего этого, мистер?» Как ответила на такой вопрос? Что тут можно сказать? Только что-нибудь глупое или совсем неподходящее. И это тоже может вызвать еще большие подозрении. «Да просто я там раньше жил поблизости». «Около Бельстона? А может быть, вы сами знаете что-нибудь?» Если эти двое будут опять там в буфете, что сделать лучше: не обратить на них внимания или, наоборот, подсесть к ним и навести их на разговор об этом и выяснить подробности? Он не мог этого решить. Если бы он умел пить спиртное в больших дозах, то можно было бы подсесть к парням и навести их на разговор за пивом, купить несколько бутылок и пить с ними вместе. Но он редко пил спиртное, да еще в таком обществе, и боялся, что у него не хватит способностей сделать все это естественно, не возбуждая подозрения. Все эти мысли вылетели из его головы, как только он повернул за угол и столкнулся лицом к лицу с полицейским. Его сердце так и подпрыгнуло. Он постарался пройти мимо с видом полной независимости и безразличия, он даже начал насвистывать какую-то песенку. Полицейский следил за ним глазами, поблескивающими под козырьком фуражки. Брансон старался идти как можно более независимо и спокойно, чувствовал или воображал, что чувствует, как глаза полицейского сверлят его затылок. Брансон шел и думал, не привлекает ли он внимание тем, что переигрывает свое безразличие, как ребенок выдает свой проступок, делая слишком невинный вид. Он шел вперед, натянутый как струна, и прекрасно понимал, что раздайся сейчас за его спи-пои повелительный окрик «Эй, ты!», он бросится бежать. Тогда он побежит, как сумасшедший, по тротуару, через улицу, не обращая внимания на движение, потом куда-нибудь в дальние аллеи, а за его спиной будут греметь чьи-то шаги, будут свистеть свистки и раздаваться крики. А он будет бежать, бежать, бежать, пока не упадет без сил. И тогда они его возьмут. Но окрика, который заставил бы его бежать, не последовало. Дойдя до следующего угла, он не смог удержаться, чдобы не взглянуть назад. Полицейский стоял все на том же месте и все так же смотрел ему вслед. Оказавшись за углом, Брансон остановился, досчитал до десяти и после этого выглянул за угол. Полицейский стоял все на том же месте, но теперь его внимание привлекало что-то на другой стороне улицы.