– О! – радостно, но с оттенком превосходства, вы дававшим в нем старшего офицера, воскликнул этот полузнакомый человек. – Здорово, старлей! Жив?

– Здравия желаю, – осторожно ответил Юрий, пытаясь припомнить, кто это. – Жив.

– Ну вот, а ты боялся! – жизнерадостно воскликнул его собеседник, и тогда Юрий вспомнил его.

Была ночь, в развалинах что-то чадно горело, дымное небо было перечеркнуто светящимися пунктирами трассирующих пуль, время от времени где-то совсем близко ухали взрывы. Вспышки освещали стальные полушария касок и запрокинутые кверху полудетские лица с тревожно поблескивающими глазами и приоткрытыми от напряжения ртами. Они ловили каждое слово происходившего тогда разговора, который, собственно, вовсе не был разговором, потому что господин подполковник разговаривать не желал – он желал орать, распоряжаться и отдавать приказы, в которых тупой свинской паники было гораздо больше, чем здравого смысла. “Здесь командую я! – орал подполковник, которого Юрий видел впервые в жизни. – И я не позволю вам прятаться за чужие спины, то-ва-рищ старший лейтенант! Ни вам, ни вашим солдатам! Здесь нет новобранцев, то-ва-рищ старший лейтенант, здесь есть взвод десантников, и вы выполните свой долг, даже если мне придется расстрелять вас на месте! Это я решаю, что имеет смысл, а что не имеет! Я! А не вы! Выполняйте приказание!"

Половина взвода погибла сразу же, угодив под кинжальный фланговый огонь. С другого фланга бил снайпер. У этого гада, похоже, был инфракрасный прицел, потому что он почти не мазал, а потом они подтащили минометы, и идти было нельзя уже не только вперед, но и назад. Утром, когда его волокли на плащ-палатке, Юрий все смотрел по сторонам, думая увидеть тело геройски погибшего на боевом посту подполковника, но так и не увидел.

– Здравия желаю, товарищ подполковник, – медленно сказал он, почти не слыша собственного голоса из-за шума в ушах. Звук был такой, словно Юрий поднес к каждому уху по здоровенной раковине, чтобы, как в детстве, “послушать море”. Дневной свет внезапно начал меркнуть, и Юрий испугался, что вот-вот потеряет сознание, но ничего подобного с ним не произошло: он по-прежнему четко видел лицо подполковника, только словно бы в сумерках…

– Полковник, старлей, – благожелательно улыбаясь, поправил его бывший подполковник. – Уже полковник.

– Виноват, товарищ полковник, – сказал Юрий. – Поздравляю.

– А ты еще не капитан?

– Нет, – ответил он, – ;: вряд ли когда-нибудь им стану.

– Что так?

– Да так, – сказал Юрий, перенося вес на здоровую ногу и отставляя к стене правый костыль. Он не осознавал, что собирается сделать, и немного удивился, когда свежеиспеченный полковник, схватившись обеими руками за физиономию, вдруг спиной вперед полетел по коридору, сшиб каталку с разложенными для утреннего приема лекарств таблетками и рухнул на пол, выплевывая зубы и обильно окропляя все вокруг кровью. Правый кулак у Юрия почему-то онемел, и, поднеся его к лицу, он с недоумением уставился на свежие ссадины, украшавшие костяшки пальцев.

Дело спустили на тормозах, хотя у полковника оказались выбиты три зуба и сломана челюсть. Юрий подозревал, что к этому приложил руку сам командующий группировкой, но выяснять подробности он не стал: просто написал рапорт под диктовку командира полка, получил расчет и стал ждать выписки из госпиталя. А потом как гром с ясного неба пришла телеграмма. Он сделал невозможное, пытаясь успеть хотя бы на похороны, и все равно опоздал. И вот теперь ему нужно решать, как жить дальше. Старые фотографии не могли ничего посоветовать. Юрий отодвинул их и подошел к окну.

За окном опять мело, словно зима даже не думала кончаться. Был конец февраля, и до перестрелки возле подорванного банковского броневика оставалось почти полгода.

По мере того как полные бутылки становились пустыми и одна за другой перекочевывали со стола в угол возле мусорной корзины, разговор все более утрачивал деловое направление и вполне естественным путем перешел на гораздо более интересные темы. Постепенно участники импровизированного застолья пришли к логичному выводу, что ничто человеческое им не чуждо, и немедленно словно сама собой родилась блестящая в своей простоте идея: позвонить девочкам. “Пока мы все тут не заснули на хрен”, – резонно заметил кто-то, и все расхохотались, потому что директор Мытищинского филиала Володя Воробейчик, оказывается, уже спал, уронив горбоносую физиономию рядом с блюдом с закуской. Воробейчика разогнули и положили на диван, но тут же вспомнили про девочек и перетащили выбывшего из игры директора филиала в угол, где стояли пустые бутылки, два раза уронив его по дороге. Воробейчик при этом так и не проснулся, лишь промычал что-то нечленораздельное: кажется, грозился всех уволить с волчьим билетом. Это вызвало новый взрыв изрядно подогретого алкоголем веселья, и Володю уронили в третий раз, так что пустые бутылки с грохотом и звоном раскатились по всему кабинету.

– Какая потеря для молодого российского бизнеса, – с пьяной грустью сказал Арцыбашев, стоя над Воробейником с полным фужером в руке и обильно проливая себе на брюки кристально чистый “абсолют”. – Дорогие россияне! – внезапно вдохновившись, медленно произнес он квакающим голосом, сильно растягивая гласные и старательно тараща глаза. – Сегодня мы провожаем в последний путь нашего боевого товарища – Владимира Абрамовича Воробейчика, который на протяжении всей своей биографии служил эталоном честного российского – я подчеркиваю: российского! – бизнесмена. Побольше бы нам таких россиян… Понимаешь, – добавил он после короткой паузы, и все опять расхохотались. “Эталонный россиянин” Владимир Абрамович пошлепал губами, повернулся на бок, звеня бутылками, обнял мусорную корзину и затих, мирно посапывая.

Арцыбашев отхлебнул из фужера и поставил его на край стола. Он чувствовал, что пить ему больше не следует – если, конечно, он не хочет провести ночь на полу собственного офиса в обнимку с Воробейчиком. В сущности, это было бы не так уж и плохо, но Евгений Арцыбашев знал, что сном на полу рядом с мусорной корзиной дело вряд ли ограничится: выпив лишнего, он попадал во власть какого-то мелкого демона, гнездившегося в самом темном уголке его души. У демона был скверный характер и богатая фантазия, что приводило к довольно печальным последствиям. Было время, когда Арцыбашев всерьез собирался обратиться к психиатру, но в конце концов силы разума возобладали, и он научился ограничивать себя в спиртном. Правда, в прочном сосуде его железной воли кое-где имелись незаметные глазу трещинки, сквозь которые время от времени просачивалось немного “абсолюта”, но по сравнению с тем, что случалось раньше, это были сущие пустяки.

Он поднес сигарету к губам и вдруг обнаружил, что в руке у него уже не сигарета, а трубка сотового телефона. Слева его толкали под локоть, а справа азартно шептали: “Ну давай, звони, чего ты! Номер забыл, что ли?"

"Точно, – подумал Евгений, – на сегодня хватит. Я уже не в фокусе. Еще рюмка, и я ни за что не отвечаю”.

– Куда звонить? – переспросил он.

– Да бабам же, куда же еще! – проскандировали присутствующие чуть ли не хором.

Арцыбашев аккуратно положил трубку на край стола рядом со своим фужером и выпрямился.

– Не понял, – сказал он неприятным голосом. – За кого меня тут держат? Я вам что – уличный сутенер? Швейцар в борделе?

Все заткнулись и как по команде уставились на него. Веселья как не бывало, лишь Мишенька Бурляев, который соображал медленнее всех и, по слухам, был бисексуалом, неуверенно улыбался, надеясь, видимо, что хозяин шутит. “Несу, – подумал Арцыбашев. – Ох, несу! Зря я это. Тоже мне, Наполеон недоделанный… Они, конечно, козлы, но мне с ними еще работать и работать”.

Улыбка Бурляева подсказала ему выход. Евгений снова взял со стола телефон и, тыча им в пространство перед собой, обиженно заявил:

– Могли бы хоть номер набрать, между прочим! Присутствующие облегченно рассмеялись. Кто-то настучал на клавиатуре номер и вернул ему трубку. Арцыбашев покрутил головой, изображая комичное негодование, и не спеша поднес трубку к уху.