– Что там такое? – послышался крик медсестры и торопливый цокот каблучков по поскрипывавшему, рассохшемуся паркету.

Странное дело, именно девичий крик и цокот каблучков сделали то, чего не смог сделать Дорогин. Нападавшие бросились к двери, столкнулись и, чуть не выломав створку, вылетели в коридор. Здесь они сшибли с ног медсестру. Девушка, ударившись головой о стену, потеряла сознание. И вот уже только топот ног по бетонной лестнице затихал вдали.

Дорогин поднялся. Его пошатывало, но он все же побежал. Остановился, чуть не споткнувшись о распростертую на стертом паркете медсестру. Ее лицо заливала кровь.

– Урод! – шипел Григорий, тяжело дыша в затылок Илье.

– Это ты урод!

Братья сбежали на первый этаж. Илья торопливо вытащил из кармана ключи, похищенные у Федора Ивановича. Они влетели в лабораторию, и Илья тут же закрыл дверь на ключ.

– В окно! В окно! – хрипел Илья.

Григорий, уже стоя на подоконнике, вспомнил о цветах, которые они привезли заведующему лабораторией. Держась за раму, нагнулся и выхватил букет из трехлитровой банки. Братья прыгнули в темноту и побежали, треща кустами.

Лишь только к медсестре подоспели дежурившие в реанимации врачи, Дорогин тут же бросился к лестнице. Головокружение уже прошло, лишь кровь стучала в висках да нестерпимо болела укушенная нога – кровь уже хлюпала в ботинке.

Сергей даже не задумывался, на какой этаж сбежали нападавшие, он, как охотничий пес, полагался лишь на свое чутье. Муму не ошибся ни на шаг, не сделал ни одного лишнего поворота и с разбегу ударился в закрытую дверь лаборатории, из-под которой лился свет. Дверь была заперта. Несколько раз Дорогин ударил в нее плечом. С той стороны лишь жалобным звоном отозвались ключи, выпавшие из замочной скважины.

– Ушли! – выдохнул Сергей и, почувствовав, что нет больше сил стоять, опустился на корточки возле стены.

Вниз уже бежали люди, звенели ключи. Сергей сидел не поднимая головы. Кто-то его спрашивал:

– С вами все в порядке?

– Да, – глухо отвечал Муму.

Но лишь только распахнулась дверь, лишь свет упал на пол, Дорогин поднялся и заглянул в лабораторию. Первое, что он увидел, это одинокая роза, стоящая в высоком мерном стакане, точно такая, какие те, которые он видел в кабинете у Тамары Солодкиной, та самая роза, о которой забыл Григорий Вырезубов, выхватывая букет из трехлитровой банки.

Распахнутое окно, ветер, колышущий занавески, окровавленная медсестра, дежурившая в реанимации… Дорогин не мог понять, что произошло, кто на него набросился, откуда взялись посторонние, одетые в белые халаты и колпаки.

Он тряхнул головой и осмотрелся. Тамары рядом не было.

«И немудрено, она же в операционной, и никто не бросит операцию, случись даже пожар.»

И тут он вспомнил, как зовут девушку-медсестру – Лиля. Имя совсем не подходило к ее внешности. Типичное русское, веснушчатое лицо, русые волосы, голубые глаза, пухлые губы. А имя Лиля предполагало нечто другое, во всяком случае в воображении Дорогина: жгучая брюнетка, карие глаза, смуглое лицо, осиная талия. И никакого платья, черные брюки и облегающий свитер.

– Лиля, – сказал Дорогин, беря сидевшую в кресле медсестру за руку.

Девушка одной рукой прижимала ко лбу грелку со льдом, обернутую в марлю.

– Двое, в белых халатах…

– Я это и сам видел, но лиц было не рассмотреть. Откуда они взялись?

Девушка непонимающе смотрела на Дорогина.

– Они неслись по коридору быстро, как… – медсестра запнулась, – как бешеные кони.

– Ты видела, как они пришли в реанимацию?

– Конечно видела, их привел Федор Иванович. Они втроем зашли в палату. Я еще хотела вас окликнуть, когда вы подошли к двери…

– Какой Федор Иванович? – спросил Муму. Кто-то за его спиной подсказал:

– Завлаб, мы сидим в его кабинете.

И тут установившийся было покой в больнице разорвал истошный женский крик. Такое в больнице случается нечасто, медики – народ тертый, и даже самую хрупкую медсестру не испугаешь ни видом крови, ни открытым переломом, когда из мяса торчат разведенные обломки костей.

Крик повторился, на этот раз еще более громко.

«Я так и знал, – подумал Дорогин, – это проклятое место!»

– Господи, сюда, скорее!

Дорогин последним поднялся по лестнице. Уже никто не обращал на него внимания, кровь из прокушенной лодыжки пропитала джинсы.

– Милицию вызывайте!

Сергей остановился в двери. Свет в палате уже горел, и он увидел мертвого мужчину, лежавшего под кроватью, с которой был убран матрас. Сквозь панцирную сетку Дорогин увидел тощую шею с темно-красной, почти черной полосой, выпучившиеся, остановившиеся глаза, вываленный синеватый язык.

"Это и есть Федор Иванович”, – подумал Дорогин о человеке, которого увидел впервые.

В больнице пришлось задержаться до утра, отвечать на вопросы, подписывать протокол, объяснять, почему он, Сергей Дорогин, оказался ночью в реанимации, какого черта его понесло в палату. Но сколько ни допытывался следователь, он так и не смог уяснить, что же было нужно убийцам от Сергея, почему они хотели его задушить. Так же было неясно, почему им понадобилось убивать заведующего лабораторией Федора Ивановича, да еще не у него в кабинете, а наверху, в реанимации. Вопросов было куда больше, чем ответов.

– Я знаю теперь ровно столько, сколько знаете вы, – сказал Дорогин следователю. – И поверьте, мне тоже не хотелось бы, чтобы эта ночь повторилась.

По глазам следователя Дорогин понял, его не подозревают. Ведь он сам чуть не погиб, а допрашивают его лишь потому, что следователю больше не за кого зацепиться, никто, кроме него и Лилии, не видел убийц. Но что толку, если и он, и медсестра запомнили лишь белые халаты и белые колпаки. Тут, в больнице, весь персонал так ходит.

Время для завтрака еще не наступило, а по коридорам вовсю сновали больные, забывшие о своих недугах, и наперебой обсуждали ночное происшествие. С каждой минутой оно обрастало все новыми и новыми выдуманными подробностями, становясь от этого более запутанным.

От услуг хирургов Сергей отказался наотрез, сколько ему ни предлагали зашить прокушенную ногу. А Тамаре было достаточно лишь двух слов:

– Сиди молчи.

Дорогин не проронил ни звука, когда игла впивалась в кожу.

– Ты уверен, что тебе не нужна заморозка?

– Делай свое дело. Взялась за работу – действуй.

– Тебе на самом деле очень больно?

– Нет, не очень, – превозмогая боль, произнес Дорогин, – ведь это делаешь ты, у тебя рука легкая. А на мне, как тебе известно, все заживает как на собаке.

Тамара горько усмехнулась, аккуратно и быстро продергивая иглу, делая последний стежок. Она сама же перевязала рану.

– А если он бешеный? – пошутил Сергей.

– Тогда тебе, Сергей, предстоит очень неприятная процедура: каждый день я буду делать тебе укол в живот.

– Ты хорошо шьешь кожу, но совсем не умеешь шить одежду. Почему?

– Потому что ленивая. И твое тело – лучший материал, с которым мне доводилось работать.

Тамара и Сергей понимали, что все их шутки натянутые, вымученные, вынужденные, ведь ночью был убит человек и чуть не убили самого Дорогина.

– Послушай, – вдруг вспомнил Сергей, – кто тебе подарил цветы?

– Какие?

– Те, что стоят у тебя в кабинете.

Тамара замолчала, а затем тихо-тихо произнесла:

– Федор Иванович. Еще днем… Он мертвый, а его цветы стоят в моем кабинете, живые цветы.

– Я у него на столе видел, по-моему, точно такую же розу.

– Да-да… – подтвердила наблюдение Дорогина Тамара, – ты что, ревнуешь меня?

– К мертвецу ревновать, к сожалению, бессмысленно, – ответил Сергей.

И они тотчас оставили эту тему, почувствовав неловкость, словно подобными разговорами оскорбляли память покойного.

«Может, рассказать об этом следователю? – подумал Дорогин. – Нет – это только мое больное воображение, запоздалая ревность.»

Из больницы Сергей и Тамара сумели вырваться уже к полудню. Нестерпимо хотелось спать, хотя мужчина и женщина понимали, коснись головы подушек: они долго не смогут заснуть, будут ворочаться, думать, вспоминать, сопоставлять факты, анализировать, пытаясь добраться до истины.