- А себе?! – проявил бдительность Вовка, и Гена со вздохом поставил тарелку и на свой поднос.
Передвинулись ко вторым блюдам, и история повторилась. Вовка никак не мог допустить, чтобы голодный взрослый мужчина съел меньше его. Если Гена от чего-то пытался отказаться, то его подопечные тут же сдвигали обратно на раздачу и свои тарелки. Так и пришлось ему снова взять себе весь комплексный обед: борщ, отбивную, киевскую котлету и пюре со сливочным маслом на гарнир. Пробивая покупки на кассе, он сделал страшные глаза кассирше, которая явно не успела забыть его за два часа, и изо всех сил изображал радость голодного человека, который сейчас вкусно поест в отличной компании.
Чего ему это стОило, история умалчивает. Но он мужественно справился со своей ролью, еще и подбадривал Вовку, с трудом впихивающего в себя остатки котлеты:
- Давай-давай, тарелка должна остаться чистой! – и показывал, какой именно, вытирая остатки масла кусочком хлеба и отправляя его в рот.
… Через полчаса, сытые и довольные (сытыми были все, а вот довольным одного из троицы можно было назвать с большой натяжкой!), они вышли из столовой, решив за пирожными зайти в другой раз. И Геннадий хотя бы за это возблагодарил Судьбу: пирожных с кремом он бы уже точно не выдержал…
Впереди еще был длинный весенний вечер, и они от души нагулялись по парку, покривлялись в Комнате Смеха и вдоволь накатались на качелях-каруселях. Геннадий же только радовался, что на детскую карусель взрослых не пускали (Любка сошла за подростка), а в «лодочке» было всего два места. Он с помоста помогал ее раскачивать, а сам даже представить боялся, что было бы, окажись он на той «лодочке».
Гена чувствовал себя удавом, проглотившем бегемота, и в тот вечер дал себе страшный зарок: никогда, ни при каких обстоятельствах не ходить на свидания после еды!..
Когда же ночь опустилась на город, все трое прощались возле Любкиной калитки. Прощались ненадолго, а всего лишь до завтра. И чувствовали себя так, будто не вечер прошел, а много-много вечеров, так легко и хорошо было им в этой тесной веселой компании.
А на следующий день, вернее, вечер, свидание опять было на троих, и первым делом они наведались в полюбившуюся всем столовую. Поужинали и добрались-таки до вожделенных пирожных и восхитительного молочного коктейля.
За те две недели, что Вовка гостил у Любы, Гена стал обоим близким и надежным другом. Они, конечно же, купили Вовке все, что требовалось, и даже сверх того. Обошли все городские достопримечательности и пересмотрели все фильмы, которые шли в двух кинотеатрах. Когда Люба работала в вечернюю смену, Геннадий забирал Вовку из дома, и они вдвоём ходили на канал на рыбалку, ездили в степь на велосипедах, которые Гена где-то раздобыл напрокат. Ловили сусликов и смотрели, как, отпущенные, они смешно убегают обратно в норы. Выманивали на пластилин тарантулов из норок и сравнивали, на чьем пластилиновом шарике оставались бОльшие отпечатки паучьих клыков, а вечером шли к проходной и встречали Любку с работы.
Вовка был в полнейшем восторге от Геннадия, и горько жалел только о двух вещах: что скоро нужно уезжать, и что нет у него такого старшего брата, как Гена. Ночами, когда еще сон только подбирался к его подушке, Вовка думал одну-единственную думу…
И кажется, все-таки кое-что придумал.
Когда через две недели за ним приехала Катя, он бросился к ней с громким криком:
- Катя, Кать, что скажу!!! У Любки жених есть!!!
- Прям так сразу и жених! – недоверчиво осадила она Вовку. – Две недели назад не было, а тут вдруг появился!
- Ты ничего не понимаешь, Катька! У Любки – самый лучший жених на свете!
После этих слов Любе уже трудно было отпираться, факты, как говорится, были налицо. Да и отпираться, если честно, не хотелось: Люба с каждым днем открывала в своем избраннике новые и новые достоинства, и никого другого рядом с собой уже не представляла. Пришлось ей-таки рассказать Кате и про танцы, и про Эсмеральду, и про свидания на троих - с Вовкой в компании.
А что же Гена?
Во время совместных походов с Вовкой он выспросил у мальца про Любу всё.
Про добрейшую маму, работавшую в школе уборщицей, которую деревенские дети обожали и слушались беспрекословно. Про отца, ушедшего из семьи, не дождавшись даже Любиного рождения. Про отчима-пьяницу, который на трезвую голову был отличным механиком - золотые руки, но как только начинал пить, то дурел на всю голову и становился похожим на кровожадного зверя. Про то, как приходилось Любке с матерью, иногда среди ночи убегать от него из дома, прячась то у родственников, то у соседей, а то и вовсе ночуя в скирде соломы посреди поля. Про то, что Любка с шести лет работала в совхозе: гусей пасла, потом – барашек, работала и в поле совхозном, и в саду, и в огороде. Про то, как пела хорошо и по-английски быстро выучилась говорить, и мечтала стать артисткой или переводчицей. Но пришлось ей вместо института ехать в город на заработки и доучиваться в вечерней школе. Что заветной Любкиной мечтой было устроиться в городе и забрать к себе маму, чтобы отчим никогда не смог их найти…
Слушая рассказы простодушного ребенка, Геннадий в бессильной ярости сжимал кулаки, глотал закипавшие слёзы и благодарил судьбу, что за очками их Вовке трудно разглядеть… Он понял, как одинока и беззащитна на самом деле была Любка, как уязвима, несмотря на всю свою силу и гордость. Маленькая, дерзкая, юная девушка. Его Эсмеральда. Его Любка. Его Любушка…
Наверное, именно тогда Генкина юношеская влюбленность переродилась в зрелую любовь взрослого мужчины. Он понял, что хочет быть рядом с этой девушкой всегда: в праздники и в будни, в радости и в горе. Чтобы никогда больше не пришлось его любимой испытывать страх и голод, чтобы никто и никогда не смог ее обидеть.
Они встречались год, и Гена четко соблюдал данный себе самому зарок. И каждое свидание с тех пор Геннадий начинал с вопроса:
- Любушка, а что ты сегодня кушала? Знаешь, а я ужасно проголодался! Не пойти ли нам перекусить?..
Следующим летом, как только Любке исполнилось восемнадцать, они подали заявление в ЗАГС. В начале августа поженились. А в конце апреля у них родилась я.
Моим маме и папе посвящается