Как оливы ветвь,

голубкой к дому возврати.

Танцуй мне до конца любви.

Танцуй мне до конца любви.

Ему с грустью подумалось о вечной обреченности людей… О том, не объяснимом словами счастье, про которое нам зачем-то поведали еще за гранью - до нашего рождения на свет, и о существовании которого мы упрямо и наивно помним сквозь все земные обманы. И разбиваем лбы о призрачные мечтанья, надеясь на счастливый жребий, когда кажется, что удержишь его в горсти, или пытаясь добыть невозможное своими убогими силами… Но разве эта натужная суета имеет отношение к счастью? Тогда для чего и для кого все это мельтешение? Чтобы превратиться в ходячий кошелек для жены? Как давно он устал тащить этот воз… Ведь человеку нужно совсем немного для жизни и покоя в душе. Хотя, усаживаясь в свой серебристый Фольксваген или включая телевизор размером в пол-стены, он испытывал иногда приятное удовлетворение, но все же - не настоящую радость. Душа требовала совсем другого, чего-то высокого, нездешнего - точно не материального, но очень простого. Иногда до обидного простого…

Ты станцуй сейчас мне свадьбу

и всё, что вдали…

Потанцуй мне очень нежно,

дольше танец дли…

То своей любви мы ниже,

то над ней парим.

Танцуй мне до конца любви.

Танцуй мне до конца любви.

Вернулась Наташа, присев на край постели, начала одеваться, чуть слышно подпевая Коэну, и Александр Дмитриевич, как всегда, залюбовался ею… Ему нравилось все, что она делает, красивая и утонченная - когда причесываясь даже без зеркала, неуловимым привычным движением подхватывает заколкой струящиеся по плечам светлые волосы. Или запахнув на талии райское одеяние, с изысканностью дамы галантного века наливает чай в тонкие чашки с парой танцующих журавлей, придерживая крышку чайника изящной рукой с тонким жемчужным колечком. Или неторопливо одевается, словно античная нимфа у ручья - целомудренная и в своей чистоте не ведающая смущения. А вот раздевание любимой нимфы было его сладостной привилегией… Он никогда не пресыщался этой игрой-увертюрой их встреч, когда щелкнув крошечным замочком, который не сразу и найдешь на ощупь, освобождал из атласно-кружевного плена по-девичьи нежную грудь, мгновенно отзывающуюся на поцелуй, к его почти юношескому нетерпеливому восторгу.

“Прикоснись рукой

или перчаткою прильни

в танце до конца любви…”

- Саш, выключай свой компьютер, иди ужинать. Слышишь? Давай быстрее, а то все остынет!

- Сейчас иду… чтоб тебя!.. - Александр Дмитриевич резко черкнул курсором по экрану, закрывая страницу с песней, и даже “мышью” стукнул об стол от досады, хотя бессловесная зверушка ни в чем не провинилась…

Когда от накопившегося раздражения дома становилось невмоготу, и уже не спасали мечтания о выдуманной Наташе, то под видом посещения матушки или другим благовидным предлогом, Александр Дмитриевич ехал к вполне реальной, безнадежно одинокой Ларисе. Раньше, в молодые годы совершая заходы “налево”, он отправлялся по разным адресам, а теперь - к ней, своей давней, все понимающей, проверенной временем и непростыми обстоятельствами, подруге, с которой и музыкальные вкусы их редкостно совпадали. Когда-то он исподличался до пошлейшего вранья - мол, как только подрастет сын и окончит школу, тогда он будет свободен… В общем, заезженная классика жанра… И Лариса через несколько месяцев жгучей обиды даже этот грех ему простила, правда, теперь встречала довольно равнодушно.

Он и матушку, конечно, навещал, хотя не так часто, как той хотелось бы, но у нее нельзя было посидеть в полном отдохновении, сразу начинались суетливые хлопоты с ужином-чаепитием и опекунские разговоры о нем самом и великовозрастных внуках. Собственными проблемами со здоровьем матушка старалась его пореже беспокоить. Но Татьяна все равно обижалась на его отлучки, ревнуя к матери, с ехидной улыбочкой называла его маменьким сынком, и беспардонно-унизительно проверяла поездки к ней по городскому телефону. О своих родных в провинции она вспоминала лишь в дни рождения и под Новый год, и быстро пресекла их поползновения - видеть ее в роли заботливой наседки, крепко осевшей в столице и хлопочущей о судьбе младшей сестры. Однажды Александр Дмитриевич решился рвануть на волю и сбежал к матушке, но Татьяна очень крепко ему “надавила коленом на слезные железы”: брошенный сын, сердечный приступ, потерянная совесть… В ход пошли загубленная карма, неотвратимая расплата в старости и чуть ли не Страшный суд - в итоге через месяц, с истрепанными вконец нервами, он вернулся в семью.

НОЧЬ.

Наталья одобрительно улыбнулась своему отражению в слегка затуманенном паром зеркале - с фигурой женщинам в их семье повезло. Они пошли в родню дедушки, маминого отца, и в память о нем же, всем досталась прелестная чечевичная родинка на талии. Наташа сняла заколку и качнула головой, расправляя легкую волну светлых волос, целый день пробывших в заточении. Накинула халатик-кимоно, которое сшила из двух шелковистых платков-батик, расписанных акварельно-прозрачными цветами и веерами, полюбовалась - оно ей тоже очень нравилось.

А ведь второй такой вовек уже не будет -

Чуть обернувшейся в вечернем зазеркалье,

С не идеальным носом и девчачьей грудью,

Ступнею, вечно узкой для любых сандалий…

Наташа выключила везде свет и заглянула к маме спросить - как ее давление? - и пожелать спокойной ночи. Из-под Олиной двери свет уже не пробивался, но непохоже, чтобы она спала так рано. В последнее время ходит очень грустная, неохотно сказала, что у них разладились отношения со Стасом, он вдруг стал избегать встреч с ней, ссылаясь на занятость учебой, но она чувствует, что врет. Что ж, надо человеку иногда и всплакнуть без посторонних глаз… Наташа мимоходом погладила белого, сильно зацелованного мишку Джонни, почему-то обосновавшегося не в дочкиной, а в ее комнате, отставила тикающие часы подальше в угол - ведь завтра выходной, и поплотнее задернула шторы от пронзительно-фиолетовой рекламы SPA-салона, имевшей обыкновение прокрадываться узкой светящейся полосой к ней на подушку. Блаженно нырнув под одеяло, вытянулась и накрыла глаза ладонями… Она старалась не забывать про вечерний “пальминг” хотя бы на пять минут - у всех корректоров довольно рано начинаются проблемы со зрением. Теперь наступало только ее заветное время - ее и Саши, мечтаний о нем… Уже скоро он приедет, и она наяву обнимет его… А возле кровати ее тапочки с голубыми пумпонами будут ласково прижиматься к его клетчатым шлепанцам, и даже их зубные щетки на полочке в ванной трогательно склонятся друг к другу.

Ей вспомнился летний вечер, когда после заката они сидели вдвоем, тихо о чем-то разговаривали, а из магнитофона глуховато-волнующий буйновский полу-шепот уговаривал в песне “Потанцуй со мной, я сегодня твой…” Вдруг Саша нежно привлек ее к себе на колени и трогательно поцеловал… не дерзко - в губы, даже не в шею, а в руку чуть ниже плеча… Это было так восхитительно, что на несколько мгновений перестав дышать, как на облаке, она воспарила в немыслимое счастье! А вместе с не испытанным прежде чувством, мелькнул вопрос - что предвещал этот первый поцелуй, такое начало их романа? Наташа вывела для себя маленькую теорию, что первый поцелуй довольно точно предсказывает будущие отношения, все дальнейшее развитие сюжета. В Саше она ощутила почтительность благородного рыцаря, преклоняющегося перед своей Дамой сердца. И не ошиблась! Он до тончайших нюансов знал все, что ей нравится, даже лучше, чем она сама, и никогда не спешил, терпеливо и любовно поднимая ее к высшей точке ожидания, с которой она взмывала ввысь, и откуда они летели уже вместе, в окутывающей их и все застилающей на своем пути лавине неземного блаженства…