С именами мы поступили просто. Каждый имел в запасе два: надевая нужное, ненужное – зачеркнуть. Кого бы из двух (мы ходили порознь) ни встретили журналисты – они видели бедного парня Джорджа, которого

Лева умел играть не хуже, чем я в баккара и покер, а провалы в его репортерской памяти покрывались контузией, как броней.

Какой бы вам привести пример? Обойдетесь и без примера. Бывало, что, покидая дом, я сам не знал, кем сегодня буду, как если бы шел подменять себя на сам не в курсе какой экзамен.

Если правильно посчитать, то мои знакомцы встречались реже – военные репортеры, наводнившие регион, хорошо если помнили это имя – журналистский корпус уже сменился на этих новых кому за дцать.

Знакомые Льва разделялись мною по внешнему виду и языку. Малая часть, говоря с акцентом, жила с глазами больных собак – конечно, чаще встречалась чумка, но и бешеных брошенных до хрена: диверсанты и инженеры, легионеры, инструктора, немцы, чехи, румыны, персы, палесы в шахматных куфиях, золоченые азиаты и цыгане любых пород – все они были из прежней жизни, Левиной, не моей, говорили мало, сидели долго, почти не трогали алкоголь. Лёвка, когда их не мог принять, посылал со мной своего китайца – тот уверенно страховал, больше памятью, чем оружием, хотя по-всякому получалось, лучше не вспоминать.

Разговоры шли о чужих маршрутах, о документах и о смертях, которых вокруг становилось больше – разлагаясь, чудище потравило своих лучших сторожевых. Но чаще всего в тех пустых квартирах – агент проявлен, argentum смыт – речь велась о несметно больших деньгах, о счетах в забытых богами банках, о бесценных раньше, но обесцененных чьих-то акциях и долгах. Меня всего распирало со смеху пузырьками французской воды Perrie – так казались тогда нелепыми миллионные table-talk с этими рыцарями прыща, позолоченных Rollexoв, сбитых туфель, от которых явственно – za verstu – невыносимо несло казармой, дерматином очередей, перестрелками в подворотнях и дешевым бренди – брехней легенд. Впрочем, было такое время, что даже им иногда везло – золотые залежи инвалюты ликвидированных торгпредств, нефтяные фракции, мазь мазута, мертвые души совместных фирм – вся эта красная ртуть распада липла к чистым рукам ЧеКа, к генеральским пролежням, к секретаршам, к атташам по культуре народов дна, к джинсоварам и водкогонам, комсомольцам и челнокам.

Напротив неровного строя слоя, нет, класса разбогатевших неучей, второгодков, еще не ставших тогда банкирами, депутатами или кем, – поднималась в рыжих цепях шеренги, в триколоре первого адидаса и с морщинами на загривках за ненадобностью во лбах – бах! вах! нах! – овладевшая лексиконом и державшая на кону золотые зубы законов зоны и одну икону про мать родну… ладно, остановились. Вторая группа партнеров Левы была, попросту, блатотой, хотя мы звали их чаще

“улицей”, “отморозками”, “чертовней”. Встречаясь порой для разбора дела с лучшими из таких, даже я, свою детскую жизнь на юге презиравший нестираные фуфайки и отутюженный клеш блатных, отрыгивал горькую ностальгию по былым “законникам” прошлых лет, с их колодезным юмором, ложной честью и умением умирать. В этих же современных грудах формованного белка было слишком мало тяжелой кости, полезной злости и стиля – ноль, так что в наших с Левой горячих играх в топку сбрасывали блатных. Оставшимся приходилось оплачивать подвиг втрое, но “все, что за деньги, считай – задешево”, любил повторять мой упрямый брат, а что у нас, кстати, тогда с деньгами?

– Деньги, деньги… Немного есть. Но можно еще заработать новых.

Экономические санкции должны оставаться в силе

(Сенат США, 18 июня 1992)

Де Кончини (сенатор): Господин президент, я был поражен статьей господина Солей, появившейся во вчерашнем “Washington Times”. Речь идет о неприкрытых попытках освободить находящуюся в Белграде фармацевтическую компанию ICN-Galenika Pharmaceutical Co. от санкций

Министерства Финансов. По странному стечению обстоятельств, Galenika принадлежит Милану Паничу, американцу, выдвинутому Сербской

Социалистической Партией на пост премьер-министра того, что осталось от Югославии. Очевидно, эта компания испытывает неудобства и, возможно, даже несет убытки от установленных ООН экономических санкций против Сербии и Черногории. Напомню, что эти санкции введены в ответ на войну, развязанную против независимой Боснии-Герцеговины, войну, жертвами которой стало, в основном, мирное население.

Несколько лоббистов в Вашингтоне добиваются отмены санкций именно для Galenika, аргументируя это тем, что ее продукция, произведенная в Сербии, поступает в том числе и в соседние страны, в ту же

Боснию-Герцеговину, но эти лоббисты, как и сам господин Солей, не были раньше замечены как в гуманитарных акциях, так и в пробоснийской ориентации, и, видимо, речь идет скорее о выгоде, нежели о справедливости. Так что если господин Панич и иже с ним так заботятся о гуманитарной ситуации, вероятно, они могут использовать свое влияние на Сербию и ее противников, с тем чтобы военные действия в районе Сараево были прекращены хотя бы на то время, которое нужно, чтобы конвой с отчаянно необходимым провиантом и медикаментами смог достичь людей, проживающих в осажденной столице.

Утвержденные ООН экономические санкции должны оставаться в силе до тех пор, пока Сербия и Черногория полностью не выполнят резолюцию

Совета Безопасности.

Господин президент, я прошу, чтобы текст статьи из “Washington

Times” был включен в Запись Заседания.

Глава 3

Я вернулся летом из Белграда, всепонимающий и худой, с подлой радостью сдавший курс немолодого бойца спецназа, – и Лева встретил меня у трапа в такой же пошленькой, как на мне, цирково-спортивной военной форме, с побрякушками орденов. Плохо сшитая показуха – признак маленьких государств, а то, в которое я приехал, – меньше некуда, младше нет его до сих пор, господин полковник, на карту мира не нанесли. А поворотись-ка, сынку! Экий ты смешной какой.

И чуть было сразу же не огрёб увесистый подзатыльник, но – оп! – успел увернуться вбок, двинуть правую под колено и повалить его мордой в грунт, с трудом придерживая локтями сумку с марками на спине. В ту минуту я был пионер, готовый и смеяться, и умереть, – личка вскинула автоматы, и, секунду повременив, я решил убраться с лопаток брата и рывком помог ему встать с земли. Он посмотрел на свою охрану, прямо в харкала калашей, и сказал отчетливо: “Не стреляйте. Перепутаете, козлы”.

И мы пошли, не сбивая шага, в ногу, в четыре своих ноги, как никогда, мне казалось, равные, вровень рваные, как никто. Мы, торговцы войной на экспорт, мы, отдельным путем зерна идем в закипающей каше буден, и все, что убило меня во мне, возможно, сделало нас собою, дорогая Сербия, спи спокойно, больше не прилечу.

– Лёв, а в Тирасполе есть бордель? И еще б желательно, с чистой ванной…

– В штабе есть душевая лейка… И все руководство процессом – б…и.

Трусы и п…ры. Твой конек.

– Наша задача – контроль дорог. (Дорогой контроль, пошутил бы я, но меня не спрашивают сегодня). Для этого первые полбригады тяжелой техникой встанут тут. – Лева рисует на карте красным контур брошенного села, получается знак наподобие червы, и ударные бубны вот здесь и здесь. В бой не втягиваться, пока они не выдвинутся досюда, тогда им останется только так – он прочертил черной ручкой стрелку и дважды жирно ее обвел, я и думать бросил про схему боя, которому завтра к полудню быть, настолько странной была картинка – пика, глядевшая в черву сердца, не хватало только трефовых крестов, не спешите, милые, не спешите, скоро вырастут на гробах.