ТАТАРСКИЙ ПРОРЫВ

Сапог в руке Бакунина

Сапог в руке Бакунинапредвещал дорогу дальнюю. Сибирь - большая тюрьма, дальше все равно не отправят, разве что на Аляску, поближе к полярному сиянию, или примерят царские сатрапы кандалы и каторгу Нерчинских рудников. Мишель решился. Сбросив домашние чуни, он теперь натягивал сапог на свою массивную ступню. Тучное тело потело от усердия. А милая Антоша хлопотала, собирая в дорогу любимому мужу сибирские шанежки с молотой черемухой.

Еще в Томске, когда она, семнадцатилетняя, прилежно выговаривала французские фразы под его проницательным и отстраненным взглядом, ее плоть плавилась, как в лучах солнца, а в сердечке пела флейта неземную радость. Галантные манеры учителя быстро уступили перед любопытством и бесстыдной страстностью Антонины, раскрывающейся навстречу порыву её серебряно-кудрого фавна.

В юной головке жены пели жаворонки и обещания великого мужа сделать её счастливой, под синим бездонным небом Италии на берегу лазурного залива, где водопады бордовых розанов свисают с низеньких каменных оград, а в их чистеньком семейном гнездышке, они среди доброжелательных великих друзей, Гарибальди и Костюшко. В дверях стояла загрустившая София, старшая сестра Тони, девица, жившая с Бакунинами одной семьей.

Мишелю так хотелось дать этим сапогом по морде государя-императора, портрет краснощекого и сорокалетнего самодержца вынужденно висел вместо иконы в красном углу избы, он то точно переживет его бессрочную ссылку. Бакунину скоро пятьдесят, он зрелый мужчина, оставивший зубы в царских казематах. Он не собирается играть роль мечтателя-социалиста в кругу иркутских безусых разночинцев, исполнять их карьерные амбиции. Может самому надеть шинельку провинциального чиновника и кушать "без затей" простую водку, повальное увлечение "сибиряков". Служить деспотическому Отечеству - Мишеля одна только мысль об этом приводила в дрожь. Русский путь кондовых сибирских откупщиков, золотопромышленников и финансовых дельцов тоже не прельщал Бакунина, а другого дела, кроме революционного, он не видел для себя. Они думают, что он опростился, опустил яйца глубоко в семейные портки.

В Сибири все архаично, по-сибирски "на-века", финансовые цепи непрощенного ссыльного со ста-пятьюдесятью рублями годового содержания не устраивали Бакунина, он был должен откупщику Бенардаки четыре с половиной тысяч рублей. Соглашаясь принять к себе на службу М. Бакунина, чернявенький Д.Е. Бенардаки полагал таким образом дать своеобразную взятку его родственнику, генерал-губернатору Восточной Сибири, графу Муравьеву-Амурскому. Сопоставив жизнь революционера Бакунина, за время тюрем и ссылки, с жизнью финансового магната Бенардаки, поражаемся энергией этих прямо противоположных людей. Бенардаки спекулировал хлебом и разжился; принял участие в откупах спиртом в Сибири, скупал земли, приобретал заводы, да так энергично, что в течение пятнадцати лет он нажил состояние, которое давало ему полмиллиона рублей дохода. Он владел 620000 десятин земли и 10000 крепостных крестьян в центральной России.

В январе 1861 года для Бакунина окончательно выяснилось, что Н. Н. Муравьев в Сибири больше не остается. Будучи председателем Амурского акционерного общества, где служил Бакунин, аферист Бенардаки привел Амурское кумпанство к банкротству, скупив потом акции, принадлежавшие генерал-губернаторству, по десяти копеек. Бакунин был вынужден писать и просить братьев отдать его долг финансовому магнату векселями под свою долю наследства - это вбило последний гвоздь в его отношения с родной семьей Бакуниных.

Генерал-губернатор Восточной Сибири, всемогущий родственник и "посаженный отец" на его венчании с Антониной Квятковской, которого Бакунин пророчил в полемическом запале в демократические диктаторы отделившейся Сибири, сейчас в опале у придворной клики. А породнившийся с семьей Бакуниных, М.С. Корсаков, военный губернатор и наказной атаман Забайкальского казачьего войска, пришедший на смену Муравьеву, отказал ему в доме после доносов "декабриста" Д.Завалишина и "петрашевца" А. Розенталя в III Отделение: "Бакунин, этот сумасбродный гений, готовит революцию в Сибири".

Произошла скандальная размолвка со ссыльным кружком Петрашевского в Иркутске.

Последовало нежелание братьев-либералов Бакуниных, героев Крымской компании, хлопотать перед начальником III Отделения В.А.Долгоруковым о восстановлении наследственных прав дворянина - и Мишелю было отказано в возвращении в имение Прямухино, на родину. В то время как даже сочувствующие жандармские генералы принимали живейшее участие в его судьбе, Бакунин узнал о самоотстранении близкого своего друга и издателя "Русского вестника" М.Н. Каткова, либерального "флюгера", сдвинувшего свои убеждения к оголтелой державности. И что можно было еще ждать от этого квадратноголового мещанина, сына мелкого чиновника и грузинки.

Да и крестьянская революция, на которую надеялся и на которую работал пропагандист Бакунин, теперь, после отмены крепостного права, откладывалась на неопределенное время. Ржавая и неповоротливая Российская Империя, проигравшая бездарно Крымскую войну, скрипя, медленно сворачивала на путь буржуазного прогресса.

Со старинными друзьями декабристами Бакунину не по пути, даже с теми, которые не захотели вернуться в Россию после смерти Николая I, ему с горечью и благоговением вспоминались разговоры с М.А. Бестужевым, М.К. Кюхельбекером, В.Ф. Раевским, И.И. Пущиным. Прочь сомнения, прочь гордое смирение аристократии, мятежных полковников, и туманные масонские грезы юности, что они пронесли, не запятнав и не разбавив горечью каторжных лет. Бакунин решился совершить бросок вокруг света, чтобы приобщиться к кипучей деятельности товарищей по борьбе, Огареву и Герцену в Лондоне, мировой столице капиталистического прогресса - там жизнь, там будущее мира и пролетарские рычаги его изменить.

Аристократы духа

Бакунин поднялся на палубу парохода-клипера "Стрелок", смотрел в бездонное голубое пространство, говорящее ему скорее не о красоте мироздания, а о близости побережья. Облака, словно наткнувшись на невидимую преграду, бесследно растворяются над Татарским проливом, там, где по траверсу суровых скалистых берегов неведомый, огромный край, пустынный теперь, но богатый огромною будущностью и уже оживленный неутомимою энергией славянского духа. Ведь это - просто чудо, как Муравьеву удалось такое совершить. Есть от чего пробудиться всей было заснувшей романтике юности, и старой русской охоте к бродяжничеству. Облака, как и мысли, на самом деле не движутся. Облака - проступают в небе - там, где влажность выше...

На выскобленной и выдраенной кирпичом до белизны палубе пустынно, поблескивают зачищенные до золотого блеска головки медных гвоздей, шканцы свернуты в тугие бухты, молчаливые и выдрессированные морскими уставами матросы заняты делом, везде чистота и порядок, все приказы исполняются без промедления.

Бакунин оперся на сетки, погрузился в свои мысли беглеца. На клипере никто не знал его как поднадзорного ссыльного, к нему даже офицеры и капитан относились как к крупному коммивояжеру Амурской компании. Постоянная манильская сигара из капитанских запасов во рту тучного седовласого господина, его геркулесовое телосложение вызывали почтение.

Офицеры, по роду их занятий побывавшие во многих морях и странах, поражались его знаниями языков и практической жизни в Европе.