— Интересно, — прошептал Семен и начал печатать дальше, не отрываясь от текста и не глядя на лист. — Что же получится? А?

Получилось стихотворение, три четверостишия. А одна строфа была написана белым стихом, но как-то очень необыкновенно: и грустно, и радостно, и немного растерянно.

Семен вытащил лист, положил его рядом с первым — текстом вниз, вставил в каретку чистый, но печатать ничего не стал, а позвал Катю.

— Ну что тут у тебя, горе мое? — спросила Катя. — Расположение букв забыл, наверное?

— Да нет… Все я помню. Ты вот попробуй напечатай одну страницу из "Теории поля".

— Это еще зачем? Я уж лучше что-нибудь другое. Тут я запутаюсь с этими индексами. Я ведь не знаю: какой из них надо печатать, а какой вписывать от руки.

Катя печатала быстро, почти как профессиональная машинистка. Закончив, она вынула лист из каретки и протянула Семену:

— Ну? И зачем ты меня позвал?

— Действительно. У тебя все нормально получается. — Семен повертел в руках лист, на котором был список необходимых закупок на завтрашний день. Тут были и картошка, и лук, и масло, и даже телевизор.

— Про телевизор — это я так, — смутилась Катя. — Подумала просто. Вычеркнуть надо… Так я пойду?

— Подожди, Катя. Вот какая штука. Видишь. — Он показал жене второй лист. — Снова стихи. А печатал я "Теорию поля". Я и в первый раз ее печатал, а получились стихи. Да и стихов-то этих я никогда не читал. Не помню!

— Эх, заставила бы я тебя обед готовить! — в сердцах сказала Катя и пошла на кухню. Там у нее что-то закипело. Семен поплелся за ней.

— Вот ты проверь, проверь, — просил он. — Я буду печатать, а ты следи.

— Будешь есть переваренные щи, — пообещала Катя, убавила газ, очистила головку лука, но все же пошла за мужем.

Семен сел очень прямо, развернув плечи, как на экзамене. Он даже вздохнул раза два, прежде чем начать печатать. И когда он принялся отстукивать строку, сразу стало ясно, что это будут стихи.

— Ты вот замечай, — говорил он. — Я нажимаю букву "в", затем "е", "к", "т", "о", "р". Следила? А теперь посмотри. — Он отвел руку, которой закрывал лист. На листе вместо слова "вектор" было напечатано слово "весна".

— Интересное дело, — сказала Катя. — Что же у нее, шрифт неправильно расположен, что ли?

— Но ведь ты же печатала! А потом в слове "вектор" — шесть букв. Я шесть и нажимал. А в слове "весна" — пять. А где же шестая?

— Странно, — сказала Катя и тут же убежала на кухню убавить газ у второй конфорки. — А ну-ка попробуй еще, — попросила она, вернувшись в комнату.

Сколько Семен ни печатал, получались только стихи. И это, странное дело, даже не расстроило его. И настроение как будто улучшилось. В комнате сделалось светлее. И жена стала какая-то непохожая на себя, а чем — и не поймешь. И понимать не хочется. Пусть такая и остается. Губу прикусила. Думает, что же делать?

— Да ну ее, эту машинку! — вдруг сказал Семен. — Я лучше тебя поцелую.

— Вот еще, — сказала Катя. — Разобраться надо. Может, менять придется. — И она сама села за машинку.

— Ты только перестань составлять списки, — попросил Семен. — Попробуй все-таки "Теорию поля" попечатать. Пусть с ошибками. Сейчас не это важно.

— Хорошо, — сказала Катя и начала печатать.

Она не смотрела на лист, торчащий из каретки, но Семен уже понял, что "Теорию поля" напечатать не удастся. На листе снова был какой-то хозяйственный перечень.

— Не может быть, — сказала Катя и начала новый лист. Но их, наверное, можно было начинать и сто.

Катя окончательно расстроилась, устало опустила руки.

— Но почему у меня стихи, а у тебя все по хозяйству? Значит, дело не в шрифте? Если бы шрифт был перепутан, тогда бы получалась сплошная абракадабра! Тогда почему же?

— Почему, почему? — всхлипнула Катя. — Не знаю, почему у тебя стихи получаются. А у меня одни списки все время в голове. Только и думаешь, что бы купить и денег меньше израсходовать. На твою стипендию не очень-то развернешься. А про свою зарплату я и вспоминать не хочу.

Семен не обиделся. Знал он, что не попрекала жена его, а ей действительно трудно. Понимал он ее, и поэтому обнял за плечи, сказал:

— Недолго уж. Катя, осталось ждать. Все должно быть хорошо. И с машинкой этой разберемся. Ты, пожалуйста, не расстраивайся.

Для того чтобы расстраиваться, у Кати не было времени. Улыбнулась она через силу и пошла на кухню.

А Семен сел за машинку. Теперь он понял, что с ней шутки плохи. И весна тут, конечно, имела какое-то значение. Необъяснимо все и запутанно, но ведь факт! Семен сосредоточился, выбросил из головы всякую ерунду вроде весны и хрустящих подмерзших лужиц, представил себе почему-то злые, недоброжелательные лица оппонентов на будущей пока еще защите, ощетинился весь внутренне, даже лоб нахмурил… и отпечатал: "К вопросу о некоторых свойствах полевых транзисторов в режиме генерации".

Получилось! Заглавие диссертации уже получилось! Это, конечно, была еще прикидка, но все же… Семен разволновался, начал искать в черновиках первую страницу, введение. Нашел, Надо было печатать, пока получалось. Катя не появлялась из кухни. Семен благополучно отпечатал одну страницу, начал вторую… И снова настроение у него странно изменилось, и лица оппонентов уже дружески улыбались ему, и солнце снова заглянуло в комнату… И печатал Семен уже не введение к диссертации, а стихи, и не хотелось ему останавливаться.

Он работал около часа.

— Семен, — вдруг услышал он голос жены. — Ты ведь с ней диссертацию не закончишь…

Семен кивнул, сложил листы, протянул их Кате, сказал:

— Это тебе. Когда-нибудь прочитаешь. А машинку эту я унесу.

Он вставил ее в футляр, оделся и пошел в магазин. Он шел и не замечал, как похрустывают под ногами подмерзшие лужицы. И мысли его вертелись теперь вокруг диссертации, которая называлась "К вопросу о некоторых свойствах…". И тема уже казалась ему значительной, и выводы многообещающими. И хотелось написать ее изящно, чтобы самому стало радостно.

Домой он вернулся без машинки, но зато с букетом цветов, которые купил в подземном переходе у молодого грузина. А машинку он решил больше не покупать. Можно и напрокат взять.

Катя цветам обрадовалась. А потом Семен сходил за сыном в детский сад и на обратном пути купил конфет и торт. И они вечером пили чай и смеялись, потому что старенький телевизор довольно сносно показывал действительно смешную комедию.

А через десять месяцев Семен Ватутин защитил диссертацию, и в августе они ездили на Черное море. Семен теперь даже в детский сад за сыном ходил с портфелем. Поговаривали, что ему следует подумать о докторантуре. И Семен уже начал привыкать к этой мысли. А потом наступила осень, зима. Семен читал лекции, готовился к ним, писал крупные статьи в научные журналы, один и в соавторстве. И статьи эти появлялись в печати.

Как-то в сентябре Катя сказала ему, что лес пожелтел, но Семен только отмахнулся от нее. Не до этого ему было сейчас. И первый снег выпал для него незаметно. Весной он поскользнулся, упал и ободрал свой портфель.

И уже материалы новой диссертации — докторской — накапливались в этом портфеле. Семен посерьезнел и отпустил красивую бородку. Он подумывал было и о трости, но Катя решительно воспротивилась этому.

Иногда по вечерам, когда Семен читал лекции, Катя доставала листки со стихами и смотрела на них. Она их не читала, потому что знала все наизусть. И тогда ей становилось грустно и хотелось, чтобы Семен пришел сейчас и сказал: "Это тебе, Катя! Прочти, если хочешь". И засмеялся бы, закружил ее по комнате, отбросив в сторону свой портфель.

Но Семен приходил серьезный и сосредоточенный. Он аккуратно ставил в передней на специальную полку портфель, ужинал, просматривал газеты и рассказывал Кате о некоторых вопросах, имеющих отношение к его будущей докторской диссертации.

А за окном шел золотой листопад, или сказочные снежинки медленно падали на землю, или прозрачные капельки скатывались с ледяных стрел сосулек.