Лора, повинуясь порыву, открыла дверь и улыбнулась.

— Гейб?

Оба мужчины повернулись и посмотрели на нее. Полицейский снял фуражку. Гейб лишь сердито посмотрел на нее.

— Простите, что помешала, но я подумала, что, может быть, офицер хочет выпить горячего кофе?

Полицейский снова надел фуражку.

— Это очень соблазнительно, мэм, и я вам благодарен, но мне пора. Очень жаль вашу машину.

— Это я виновата. Вы можете сказать, когда откроют дорогу?

— Ваш муж может предпринять поездку в город через день-другой, — ответил Бичем. — А вам, мэм, я бы некоторое время не рекомендовал садиться за руль.

— Конечно. — Она улыбнулась и обхватила свой локоть. — Думаю, мне теперь долго не придется никуда отлучаться.

— Я еще загляну к вам, когда будет по пути. — Бичем снова забрался в снегоход. — У вас есть коротковолновый приемник, мистер Брэдли?

— Нет.

— Неплохо было бы купить в следующий раз, когда будете в городе. Они надежнее телефонов. Когда ожидается прибавление семейства?

Гейб на мгновение даже испугался. Этот вопрос ошеломил его.

— Через четыре или пять недель.

— Ну, тогда у вас полно времени. — Широко улыбнувшись, Бичем завел мотор. — Это ваш первенец?

— Да, — пробормотал Гейб. — Первенец.

— С этим ничто не сравнится. У меня у самого две девочки. Младшая умудрилась родиться в День благодарения. Я помчался в больницу, едва съев два кусочка тыквенного пирога. Моя жена до сих пор утверждает, что все началось из-за того, что она объелась колбасой у моей матери. — Он поднял руку и уже громче произнес: — Осторожней, мистер Брэдли!

Оба, Гейб со двора, а Лора из дверей, наблюдали, как снегоход покатился по дорожке. Наконец, они остались одни.

Гейб, прочистив горло, поднялся по лестнице. Лора молча посторонилась и закрыла за ним дверь. Она ждала, пока он, сидя на низкой скамеечке, расшнуровывал ботинки.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что выдали меня полицейскому за вашу жену.

Продолжая хмуриться, он стянул ботинок.

— Мне казалось, так проще.

— Для меня, — согласилась Лора. — Но не для вас.

Он пожал плечами, встал и пошел на кухню.

— Кофе?

— Да. — Она услышала, как стеклянный чайник звякнул о кружку, как жидкость перелилась в керамическую посудину. Он лгал ради нее, защищал ее, а она только пользовалась им!

— Гейб! — Молясь, чтобы инстинкт и разум не подвели ее, она подошла к двери.

— Что это, черт возьми? — В руке у него была кастрюля, в которой она готовила себе шоколад.

На какое-то мгновение напряжение улетучилось.

— Если вы сами не в состоянии понять, то это горячий шоколад.

— Это похоже на… Впрочем, не важно, на что это похоже! — Он поставил кастрюлю обратно на плиту. — У этого порошкообразного зелья отвратительный вкус, не так ли?

— Против истины не поспоришь.

— Завтра я попытаюсь съездить в город.

— Тогда не могли бы вы… — Она смущенно запнулась.

— Чего вам привезти?

— Ничего. Это глупо. Послушайте, не могли бы мы минутку посидеть?

Он взял ее за руку прежде, чем она успела отступить.

— Что вам привезти из города, Лора?

— Маршмаллоу[1], чтобы жарить на огне. Я же сказала вам, что это глупо, — пробормотала она и попыталась выдернуть руку.

А ему, господи, ему хотелось лишь заключить ее в объятия!

— Это непреодолимое желание или просто каприз?

— Не знаю. Просто я смотрю на камин и думаю о маршмаллоу. — Поскольку Гейб не смеялся над ней, ей было легко улыбнуться. — Иногда я почти чувствую их запах.

— А к ним ничего не нужно? Например, хрена?

Она состроила гримасу.

— Очередной миф!

— Вы разрушаете все мои представления о беременных! — Он не мог точно сказать, когда именно поднес ее руку к своим губам, но, почувствовав запах ее кожи, снова опустил. — И вы не носите рубашку.

Хотя он больше не касался ее, он чувствовал ее теплую и бесконечно мягкую руку.

— О! — Она глубоко вздохнула. Он думает не о ней, а о живописи! Он снова художник, а она — его модель. — Сейчас я переоденусь!

— Прекрасно. — Немало потрясенный силой своего влечения к ней, Гейб вернулся к стойке и взял кофе.

Решение пришло быстро, или, вернее, оно было принято в тот момент, когда она услышала, как он лжет ради нее, защищает ее.

— Гейб, я знаю, вы сейчас хотите работать, но я бы хотела… мне надо… я бы хотела кое-что вам рассказать, если вы еще хотите что-то узнать обо мне.

Он обернулся, смерив ее ясным и пристальным взглядом.

— Зачем?

— Потому что не доверять вам неправильно. — И снова из груди у нее вырвался вздох. — И потому что мне кто-то нужен. Нам ведь всем кто-то нужен.

— Сядьте, — просто произнес Гейб, подведя ее к кушетке.

Вероятно, Лоре было бы легче начать с самого начала, подумал он, бросая в огонь очередное полено.

— Откуда вы? — спросил он, садясь на кушетку рядом с ней.

— Я жила во многих местах. Нью-Йорк, Пенсильвания, Мэриленд. У моей тети была небольшая ферма на Восточном побережье. С ней я жила дольше всего.

— А ваши родители?

— Когда я родилась, мама была очень молодой. И она не была замужем. Она… я стала жить у тети, пока… пока у нее не начались финансовые трудности. Потом были приемные семьи. Но дело не в этом.

— Не в этом?

Она сделала вдох, чтобы успокоиться.

— Я не хочу, чтобы вы меня жалели. Я говорю вам это не для того, чтобы вызвать у вас жалость.

Гордость чувствовалась в наклоне ее головы, в тоне ее голоса… та самая гордость, которую он пытался запечатлеть на полотне. Его пальцы тянулись к этюднику не менее сильно, чем к ее лицу.

— Хорошо, не буду.

Кивнув, Лора продолжила:

— Насколько я догадываюсь, моей матери приходилось очень несладко. Даже по тем мелочам, о которых мне рассказывали, представить это нетрудно. Возможно, она хотела меня бросить, но не смогла. Моя тетя была старше ее, но у нее были свои дети. В их семье я была лишним ртом, и, когда возникали финансовые трудности и кормить меня становилось накладно, меня просто передавали в приемные семьи.

— Сколько вам было лет?

— В первый раз шесть. Но почему-то и это никогда не получалось. В одном доме я прожила год, в другом два. Я никак не могла смириться с тем, что не являюсь членом семьи и не имею права на то, что было у всех остальных детей. Когда мне было лет двенадцать, я вернулась к тете, но там уже начались проблемы с ее мужем, и я прожила у них недолго.

Гейб уловил в ее голосе нечто такое, что заставило его напрячься.

— Что за проблемы?

— Это не важно. — Она тряхнула головой и попыталась встать, но Гейб твердо накрыл ее руку своей.

— Раз уж начали, Лора, так закончите!

— Он начал пить, — быстро произнесла она. — А выпив, становился особенно злым.

— Особенно злым? Вы имеете в виду насилие?

— Да. В трезвом состоянии он постоянно бывал чем-то недоволен и ругал всех. Выпив же, он становился… жестоким. — Она потерла плечо, словно гладя старую рану. — Обычно мишенью для его кулаков была тетя, но нередко доставалось и детям.

— Он вас бил?

— До некоторых пор. Пока я не научилась от него убегать. — Ей удалось изобразить подобие улыбки. — А я научилась удивительному проворству! Гейб! В моем рассказе все страшнее, чем на самом деле!

Он усомнился в этом.

— Продолжайте.

— Социальные службы снова забрали меня и поместили в другой дом. Ну, это вообще напоминало тюрьму. Помню, когда мне было шестнадцать лет, я считала дни, пока стану достаточно взрослой, чтобы, по крайней мере, постоять за себя. Ну… принимать самостоятельные решения. И вот я стала взрослой. Я переехала в Пенсильванию и нашла работу продавщицы в универмаге Филадельфии. У меня появилась постоянная покупательница. Мы подружились, и как-то она пришла с мужчиной. Низеньким, лысеющим, похожим на бульдога. Он кивнул женщине и сказал, что она абсолютно права. Затем он протянул мне визитную карточку и пригласил на следующий день прийти в его студию. Разумеется, я не собиралась никуда ходить. Знаю я этих мужчин!