— А личными суверенными усилиями я, по-твоему, не смогу обойтись?

— Но ведь ты никого в музыкальном мире не знаешь. Тебе же придется обращаться к маклерам. Они сдерут с тебя три шкуры! У меня же возможности, связи, понял? Мы станем с тобой богатые парни!

— Правильно ли я понял, что вы, сэр, хотите на мне заработать?

— Но ведь и ты заработаешь тоже! — уверил Степан.

— Ах, «тоже»…

— Ну чего ты ломаешься?

— Ладно, — сказал Павлик. — Только не нужно так много страсти. Сколько ты предлагаешь?

Вот тут-то и началось то, что Павлик, передавая суть дела Лене, назвал «игрой на повышение».

— Слушай меня внимательно, — остановил Павлик Степана. — Скрипка стоит двадцать тысяч. Но ты свой человек и наперсник моего золотого детства. Поэтому я желаю получить десять тысяч рэ, а остальное меня не касается. Я выразился понятно?

Степан кивнул.

— Неси ассигнации — она твоя.

Степан взял ярко-красную трехногую табуретку и сел вплотную к Павлику.

— Понимаешь, старик… в общем… у меня есть идея…

— Ну, ну? — подбодрил Павлик.

— Я же езжу… туда… — Степан многозначительно двинул подбородком.

— Ах, вот что… Значит, так: я знать ничего не знаю, ты мне ни звука не говорил. Ясно? Мое дело — получить бумажки.

— Так я об том и толкую. Я бы захватил ее с собой, и тебе десять тысяч не бумажками, а валютой…

— Между прочим, там, — Павлик двинул подбородком приблизительно в сторону Запада, — Страдивари ценится несколько дороже. Не так давно скрипка позднего Страдивари была продана за триста тысяч франков.

— Откуда… ты знаешь? — Степан смешался.

— Пришлось почитать кое-какую литературу, — скромно пояснил Павлик. — Ну там Витачека книжку, Вальтера Хамле «Итальянские мастера скрипок», Фернандо Саккони перелистал, периодику…

Степан быстро нашелся:

— А риск, Павлик? Риск что-нибудь стоит?

— Стоит, стоит, — успокоил гостя Павлик. — Не пугайся. Это я так, для информации. Слово мое твердое: десять тысяч. Но — деньги на бочку.

— Неужели ты мне не доверяешь?

— Тебе — да, но не обстоятельствам. Ты же сам говоришь: риск. Кто поручится, что с тобой в вояже не произойдет какой-нибудь, говоря по-нашему, по-простому, форс мажор? Пограничники, таможенники, воры, наконец, — и я останусь с носом!

— Ерунда! — непоследовательно возразил Степан. — Допустим, у меня ее обнаружили. Так что, в конце концов, я, советский скрипач, не имею права играть на скрипке Страдивари?!

— Имеешь. Играть, продать, даже подарить. Все, что угодно. Но сначала — заплати мне за нее.

— Ну, хорошо. Давай так: за риск ты получишь не десять, а двенадцать, даже тринадцать тысяч. Валютой по курсу.

— Лишнего мне не надо. Что касается валюты — надо читать газеты: денежная система капиталистического мира потеряла устойчивость. Того и гляди, доллар полетит вниз. Так что прошу советскими дензнаками образца одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года. И — вперед.

Степан еще пытался уговаривать Павлика, уломать его. Но тот оставался непреклонен, как Дюк Ришелье, когда скептики пытались ему втолковать, насколько сомнительна идея — строить на голом степном берегу город Одессу.

Вот на этом и расстались приятели детства.

Что оставалось делать Степану в этом трудном положении? Только одно: снова думать. А времени у него было совсем немного. Время подгоняло скрипача Степана: ансамбль собирался в зарубежные гастроли.

Наконец Степан принял отчаянное решение: срочно загнать все, что у него было любимого и дорогого за приличную цену. От шикарных, крокодиловой кожи штиблет голландской фирмы «Вербун» до магнитофона «Филиппс»…

Он решился на это под утро, после новой бессонной ночи, выплюнув изжеванную, давно потухшую сигарету и спустив с кровати свои длинные ноги в кальсонах.

Элла Ипполитовна была убеждена, что у ее сына хрупкое здоровье. Поэтому в тот самый день, когда «Чорноморська комуна» сообщала: «Закончился курортный сезон», Элла Ипполитовна, внимательно следившая за прессой, вытаскивала из тахты спрятанное на лето теплое белье и заставляла Степочку в своем присутствии перейти на зимнюю форму одежды.

— Ничего, ничего, — говорила она, — не тебе меня стесняться! Я свое дитя знаю наизусть…

Если кто-нибудь говорил Элле Ипполитовне, что не надо так кутать здоровенного парнягу, она возражала:

— Чепуха! Все музыканты имеют надломленный организм. Вы в курсе — сколько лет было несчастному Шопену, когда он сделал нам ручкой? Нет? Так вам же надо прямо-таки бежать в народный университет культуры! И он еще со мной спорит…

Поэтому в то важное утро Степан сидел на кровати в утепленных доспехах. Спокойствие его позы было только внешней видимостью. Душу музыканта терзала жестокая мука…

Но решение было принято. А принятые решения надо выполнять. И Степан вброд, оступаясь и увязая в иле, перешел Рубикон…

На другом берегу пресловутой речки его ждал часовых дел мастер Мишка. Этот остроносенький верткий паренек с черточкой усиков под носом был занятной фигурой. Знание тайн колесиков и шестеренок было не главным его талантом. Главный талант был в другом. В некоем кругу он был известен под кличкой «Титан»: круг был не чужд изящной словесности. Имя Драйзера там кое-что говорило. Кличка составляла предмет Мишкиной гордости. Достать, толкнуть, устроить, вырвать тряпку, а то и что-нибудь повесомее — в этом Мишка действительно был вне конкуренции. Степан не раз убеждался з этом. Но главное — всегда все было тихо, шито и крыто. Мишка был верный парень. К тому же у него были полезные знакомства.

Вот к какому человеку обратился Степан…

Они разговаривали за обедом в полупустом зале третьеразрядной «идальни». Мишка питался очень изящно, заткнув за воротник угол салфетки, которую всегда носил с собой, и медленно поднося ко рту крохотные кусочки котлеты. Вилку он держал словно нехотя, брезгливо оттопырив мизинец, украшенный массивным серебряным перстнем. Титан считал себя аристократом. Это, правда, не мешало ему харчиться в захудалых столовках и забегаловках — он был скуп.

Выслушав предложение Степана, Титан выдержал паузу. Он был польщен и удивлен масштабом предприятия.

— Ты, конечно, знаешь, что я на общественных началах не работаю? Семь процентов.

— Знаю, — вяло сказал Степан. — Но мне надо срочно, очень срочно…

— И это можно. Но как на междугородной телефонной станции: за «срочно» — по тройному тарифу.

— А не жирно ли будет? Это что же — двадцать один процент?

— В самый раз! — Титан вытер салфеткой масленые губы. — Но тебе, как старому другу, — со скидкой. Двадцать процентов?

— Мерси! — с сарказмом заметил Степан.

— Плиз…

Грустноватым осенним днем, оставив на двери мастерской кокетливую записку «Побежал питаться», Мишка явился в кабинет директора продбазы.

— Евген Макарыч, — таинственным шепотом проговорил он, хотя в директорском кабинете никого не было. — Нащупал я кое-что…

— И что у тебя за характер, а? Отчего ты мне всегда в тайны мадридского двора играешь? Что, по-людски совсем разговаривать разучился? Все шепчешь да шепчешь.

— Так ведь, Евген Макарович… — смущенно пояснил Мишка, — ведь услышать могут…

— Дывлюсь я на тэбе, та думку гадаю: чому ты такый дурень? Чи в тату, чи в маты, га? А железный закон знаешь? Шепчи да оглядывайся — зараз погоришь. Так кого ты там пощупал, сынок? Не девку ли молодую? Ежели так — то мне без интереса. Стар стал! — он жирненько захихикал. — Шучу, шучу. Знаю, ты парень деловой. Как это вы нынче именуетесь? Биз-нес-мен? Все перед заграницей преклоняетесь. А великого пролетарского писателя Максима Горького штудировал? Савва Морозов, по-вашему, тоже был бизнесмен? А Савва Мамонтов? А Бугров? Эх, вы… Ну, ладно, выкладай свое дело, да поскорее. А то меня ждут в районном исполнительном комитете Совета депутатов трудящихся, — он покосился на новенькие настольные часы.