Это привело ее в такой восторг, что она начала храпеть и хрюкать, как-боров. Ее дыхание стало громким и прерывистым.

- Поцелуй меня, - потребовала она.

- Что? - сказал я.

- Ну давай же, поцелуй меня.

И в этот момент я увидел ее рот. Я увидел сверху ее огромный рот, который медленно опускался на меня, начиная открываться. Он опускался вес ниже и ниже, открываясь все шире и шире, и внезапно желудок мой словно бы перевернулся вверх дном, и я оцепенел от ужаса.

- Нет! - завизжал я. - Не надо! Не надо, мамочка, не надо! - Ничего кошмарнее этого рта, доложу я вам, мне в своей жизни видеть не доводилось. Я просто не мог вынести его приближения. Если бы кто-то стал совать мне в лицо раскаленный железный прут, то, клянусь, меня бы это меньше испугало. Мощные руки сжимали меня, придавив вниз так, что я не мог пошевелиться, а рот продолжал расти и расти, и вот он уже прямо у моего лица - огромный, влажный, зияющий. Секунда - и он меня накрыл.

Я оказался внутри этого чудовищного рта, лежа на животе вдоль языка и упираясь ногами в заднюю стенку глотки, и инстинктивно чувствовал, что, если сейчас же не выберусь, то буду проглочен живьем - как тот крольчонок. Я чувствовал, что мои ноги начинает затягивать в глотку; я быстро выбросил руки, схватился за передние зубы на нижней челюсти и держался за них смертной хваткой. Моя голова была у самых губ, и в щель между ними я мог видеть маленький кусочек внешнего мира: солнечный блик на полированном деревянном полу домика, и стоящую на этом полу гигантскую ногу в белой теннисной туфле.

Мо пальцы крепко сжимали край зубов, и, несмотря на всасывающее действие изнутри, мне удалось медленно подтянуться к дневному свету, но тут верхняя челюсть опустилась на мои суставы и стала вгрызаться в них так яростно, что мне пришлось сдаться. Вперед ногами я начал сползать вниз по горлу, пытаясь схватиться по пути хоть за что-нибудь, но все было таким гладким и скользким, что это не удавалось. Проскользнув мимо последних коренных зубов, я уловил взглядом золотую вспышку, а затем, через три дюйма, увидел над собой то, что, наверное, является небным язычком, свисавшим, как толстый красный сталактит со свода гортани. Я схватился за него обеими руками, но эта штука выскользнула из моих пальцев, и я опустился еще ниже.

Я помню, чш звал на помощь, но с трудом мог расслышать собственный голос из-за шума, производившегося дыханием владелицы горла. Все время дул странный, перемежающийся ветер - то очень холодный (когда она вдыхала), то очень жаркий (когда выдыхала).

Мне удалось зацепиться локтями за острый мясистый ободок - должно быть, подгортанник - и на какую-то секунду я завис в этом месте, сопротивляясь всасыванию и скребя ногами по стенке гортани в поисках упора, но горло мощно сглотнуло, меня отбросило и снова потащило вниз.

С этого момента мне больше не за что было цепляться, я опускался все ниже и ниже, пока мои болтающиеся ноги не достигли верхних пределов желудка, где медленная и сильная пульсация перистальтики охватила мои щиколотки, увлекая меня ниже, ниже, ниже...

Высоко надо мной, во внешнем пространстве, звучал невнятный гул женских голосов: - Не может быть ...

- Но дорогая моя Милдред, это ужасно...

- Он сошел с ума ...

- Какой кошмар! Что он сделал с твоими губами ...

- Сексуальный маньяк...

- Садист . . .

- Кто-то должен написать епископу ...

И затем, громче, чем все остальные, голос мисс Роуч, по-попугайски визгливо сыплющий ругательствами:

- Этому ублюдку чертовски повезло, что я его не убила ... Я говорю ему, слушай, говорю, если мне понадобится удалить зуб, я обращусь к дантисту, а не к какому-нибудь идиотскому священнику ... Тем более, я не давала ему никакого повода ...

- А где он сейчас, Милдред?

- А черт его знает. В этой проклятой беседке, наверное.

- Девочки, пойдемте вытащим его оттуда!

Боже мой, Боже мой. Оглядываясь на все это теперь, спустя три недели, я диву даюсь, как я прошел через этот ужас и не лишился рассудка.

С такой бандой ведьм, как эта, шутки плохи, и если бы им по свежим следам удалось схватить меня и беседке, то они в своей ярости разодрали бы меня на клочки.

А если не так, то они схватили бы меня за рукиноги и поволокли, как лягушку, в полицейский участок по главной улице поселка, с леди Бердуэлл и мисс Роуч во главе процессии.

Но, разумеется, они меня не поймали.

Тогда они меня не поймали, и до сих пор они меня не поймали, и если фортуна не отвернется от меня, то, думаю, у меня есть все шансы навсегда скрыться от них - или, по крайней мере, на несколько месяцев, пока они забудут это происшествие.

Как вы догадываетесь, будучи отстранен от активной общественной жизни, я вынужден заниматься исключительно собой. И мне думается, что литература наиболее спасительное занятие в моем положении, поэтому по многу часов в день я забавляюсь составлением фраз. Я отношусь к каждой фразе как к маленькому колесику, и недавно я загорелся идеей собрать сразу несколько сот фраз и соединить их наподобие шестеренок, одно к другому, зубец к зубцу, и чтобы колесики были разного размера, вертелись в разные стороны и с разной скоростью. Я то и дело пытаюсь приладить колесико побольше к совсем маленькому - таким образом, чтобы большое вращалось медленно, а маленькое вертелось за ним быстро-быстро и жужжало.

Филигранная работа, однако.

Еще по вечерам я пою мадригалы, хотя мне ужасно недостает моего клавесина.

И все-таки это место не так уж плохо, я устроился здесь вполне комфортабельно. Это небольшое помещеньице, расположенное, как я подозреваю, в верхней части двенадцатиперстной кишки, непосредственно перед тем местом, откуда она начинает закругляться вниз, прикрывая собой правую почку. Пол здесь достаточно ровен и, в сущности, это было первое ровное место, на которое я наткнулся во время жуткого спуска по внутренностям мисс Роуч, иначе бы я вообще не смог остановиться. Надо мной находится какое-то отверстие, которое я определил как привратник желудка, - там, где желудок переходит в тонкий кишечник (я до сих пор помню некоторые из тех диаграмм, что показывала мне мама), а подо мной, в стенке, маленькая забавная дырочка, соединяющая поджелудочную железу с нижней частью двенадцатиперстной кишки.

Немного причудливая обстановка для человека с такими консервативными вкусами, как у меня. Я лично предпочитаю дубовую мебель и паркетный пол. И все же есть здесь одна вещь, которая меня очень радует.

Это стены. Они такие приятные и мягкие, словно подбиты ватой, и преимущество их в том, что можно до посинения биться о них головой без всяких последствий.

Что удивительно, здесь находятся еще несколько человек, но, слава Богу, исключительно мужчины. По неясной для меня причине все они одеты в белые пиджаки и без конца носятся вокруг, притворяясь страшно важными и занятыми. На самом же деле это компания редкостных идиотов. По всей видимости, они даже не подозревают, где находятся. Как-то я попытался сказать им, но они не пожелали слушать. Подчас они так раздражают и злят меня, что я теряю терпение и начинаю кричать; тогда легкая тень подозрительности пробегает по их лицам, и, медленно пятясь назад, они говорят: "Ну-ну, успокойтесь. Успокойтесь, викарий, будьте умницей. Успокойтесь".

Ну что это за разговор!

Однако есть здесь один старичок (он приходит ко мне каждый день после завтрака), который намного ближе к реальности, чем остальные. Он человек цивильный и с достоинством, и одинок, я полагаю, лишь потому, что больше всего ему нравится сидеть тихонько в моей комнате и слушать, что я говорю. Плохо только, что, едва мне стоит заговорить о нашем местонахождении, как он тотчас же принимается уговаривать меня бежать отсюда с его помощью. Сегодня утром он снова завел шарманку, и у нас разгорелся настоящий спор.

- Но неужели вы не видите, - терпеливо произнес я. - Я не хочу бежать отсюда.