- Да! - кивнул механик, подумав о том, не все ли равно, за что убил Отелло эту Дездемону; важно одно - убил. "Нэ вмер Данило, його болячка задавыла",говаривал в таких случаях боцман.

Потом Лютов натянул высохшую на капоте бульдозера одежду, кое-как провялившиеся в кабине сапоги, хлопнул Гурамишвили по плечу.

- Жми! Полчаса - и мы вырвемся из болота. Отелло блеснул улыбкой.

- Пойду вперед. Костер зажгу. Ужинать надо.

Отелло кивнул.

Лютов соскочил на кочку, еле видную в отсветах фар, и, перепрыгивая с одной на другую, выбрался на твердый грунт. Он выдернул с корнем несколько лиственниц, поддававшихся малейшему усилию, ловко запалил костер.

Посматривая в сторону очень медленно приближающихся бульдозеров, Лютов подумывал о том, что сегодня они едва-едва прошли намеченный отрезок пути. И то лишь затемно, измотанные сложностью и издерганные медлительностью движения, раздраженные мелкими поломками, мокрые от беспрестанного лазания в ледяной воде.

Ужинали молча. Устало шевелили челюстями, размалывая сухари с подцепленной из банок разогретой тушенкой. Как на недосягаемые звезды поглядывали на россыпь огней на синем, близком уже перевале. Там лежал глубокий снег, днем это было хорошо видно. Спали в кабинах. Лютов и Бубенцов каждую ночевку меняли хозяев. Моторы всю ночь бархатно урчали на малых оборотах, было тепло, и, свернувшись калачиком, удавалось не так уж плохо выспаться. Будило их солнце. Оно освещало сразу всю долину, по которой двигалась колонна. Однако Лютов вставал, едва розовели белки гор.

На следующее утро он проснулся привычно, с зарей. Подбросил в костер дров, разбудил экскаваторщика Бубенцова и послал его за водой, а сам принялся топориком открывать банки с тушенкой и сгущенкой. Завтракали солидно, вдосталь. Потом - за рычаги.

До полудня они медленно двигались долгим пологим спуском, пока не вышли к взъерошенной и мутной речке. Лютов знал, что это и есть та речка-"слаломистка", О ней-то и шел разговор с начальником мехколонны Сидоровым перед выходом в путь.

Вон за обтаявшим рыжеспинным от прошлогодней травы увалом, куда "слаломистка" заворачивает, и станет виден весь ее спуск от перевала. Речка широкими размашистыми петлями, словно дорога серпантинами, течет от борта к борту долины. Тогда, в начале зимы, ее почти безводное в ту пору русло, припорошенное снегом, хорошо просматривалось. Они шли по первопутку и правильно сделали, что решили вначале использовать удобное русло как естественную готовую дорогу к перевалу. Кто мог тогда предсказать пургу? А по каменным сбросам и осыпям не составляло труда догадаться: лавины по бортам этой долины - дело обычное. В ту пору санный поезд прошел по руслу, щадя целостность речных петель, которые замедляли ток бешеных весенних паводков, надежно предохраняя долину от размыва.

Вот тогда-то колонне, идущей на перевал, погода и подстроила ловушку. Пурга заставила их пробиваться напролом...

Сейчас, глядя на мутную, пенистую воду, необычную для горных речек, Лютов понимал, что там, за увалом, он увидит картину неприятную. Но представшее перед их глазами поразило!

Речка стремительно катилась по новому, пробитому траками, выдавленному полозьями балков руслу напрямик: сверху вниз, разрубив четыре петли. Вода, казалось, оглушительно звенела, прыгая с камня на камень, подмывая и скатывая их, и вырыла уже метровой глубины каньончик.

Утробин остановил свою машину, шедшую головной. Затормозили и другие. Водители вышли из кабин.

- Кто ж это тут веселился? - Утробин косо глянул на 30 Лютова.

- Мы... По первопутку.

- Первому и последнему, - усмехнулся Бажан. - У мельника вода плотину прососала...

Утробин усмехнулся:

- Гурамишвили, это ты говорил, что в горах земля как пух?

- Я говорил, - мрачно, с вызовом ответил Отелло.

- Глянь, тут целую перину вспороли.

- Сейчас здесь пока трещинка, - сказал Тошка. - А что будет, когда снег на склонах пойдет таять вовсю?

Угрюмый Лютов выговорил негромко:

- Мы тогда едва успели проскочить. Позади нас начали бить лавины...

- Ты мне в мостоотряде чуть глотку не перегрыз, что мы с Тошкой съехали не в том месте. А здесь -"пурга", "лавины"!

Глядел Лютов на дело своих рук и было ему тяжко.

Вдруг вдали, наверху,у первой петли, ярко брызнула, заискрилась под солнцем вода. Там, преодолев какое-то препятствие, прямиком ко второй петле прорвался поток - крошечный намек на сель.

Плечи бурлящего, взбаламученного потока толкались в рыхлые, хрупкие берега, подмывали их на глазах. И минуты не прошло, как мутная волна скатилась вниз по крутому уклону игрушечного каньончика, обдала брызгами траки бульдозеров.

Командор поморщился, словно от боли.

Насупился и отвернулся Гурамишвили.

- Ух ты, черт! - воскликнул скорый на выражение чувств Тоша. - Это - сила!

А Утробин точно припечатал:

- Вот так.

Щеки на исхудавшем от усталости, будто усохшем, лице Утробина ввалились, глаза стали крупнее и нехорошо, недобро блестели.

- Были здесь в тот день лавины? Пурга была? Кто скажет? - перешел на крик Утробин и, столь же неожиданно сломив свой порыв, договорил почти спокойно: Вот так, мужики. Две бухты троса у нас имеется, думаю, хватит. Будем подниматься вот по этому гребню увала. Тут грунт твердый, за нами не размоет. Воды нет. Лопухи? Не догадались, первопроходчики!

Лютов молчал. Предложение Утробина было верным, толковым, хотя и трудновыполнимым. Только иного-то решения не существовало. А тогда, в начале зимы, все-таки требовалось следовать по руслу, по пути почти безводной в то время реки. Если бы не пурга!

На тяжелый и долгий подъем по увалу водители потратили весь световой день. Они вели машины, как одержимые, выжимая из себя последние, казалось, силы и все, что можно, из моторов. Бульдозеристы мечтали об одном: там, на верху увала, в темном, свежайшем и душистом еловом перелеске, маячившем у линии таяния снегов, они отдохнут, выспятся врастяжку на лапнике. Пусть к перевалу еще надо будет пробиваться сквозь сугробы метра в два высотой, бить в них траншею. Но это - потом, завтра. Утром, после сладкого безмятежного сна в покое, в тишине.