Ахмед Али щелчком подбросил монету вверх и молча наблюдал, как она описала дугу под потолком и устремилась вниз. Уже у самого пола он ловким движением подхватил ее и снова зажал между большим и указательным пальцами.

— Я привык делать только то, за что мне платят, — повернулся он к молчавшему все это время Джаббару. — Уверяю — ты и сам в этом убедишься со временем, — Энвер-паша, как и Алим-хан, служат тому же богу, что и я, с той только разницей, что они общаются с ним теснее. Здесь, в Афганистане, они оба подобны скорпионам в банке — стремятся уничтожить друг друга. А англичане, как хозяева аттракциона, стравливают и вовремя разнимают их, чтобы не допустить смертельного укола.

Ахмед Али прервал затянувшийся монолог и снова сел на циновку напротив своего молчаливого собеседника. Его смуглое рябое лицо слегка раскраснелось от возбуждения.

— Пойми, Джаббар, сейчас у нас есть реальный шанс наладить дела с англичанами напрямую, без посредников, которые только и думают, как тебя обобрать. И англичане вовсе не боги. Я убедился в этом там, в Туркестане. Сомневаясь в возможностях Энвера-паши, они решили подобраться к каравану через своих людей. И кого, ты думаешь, подрядили на это? Полоумного старика, который помогал им еще, когда Сейид Алим-хан сидел в Бухаре. Мне кажется, старик так и не поверил мне, когда я передал, что Алим-хан требует оставить караван в покое. Он заявил, что не собирается помогать бывшему эмиру, и даже пригрозил заявить в чека. Что мне оставалось делать? Если уж они на таких людей рассчитывают, то на нас будут молиться… Сейчас главное — провести эту встречу как надо, а дальше будет проще…

Рябой вытащил из кармана массивные серебряные часы и откинул крышку.

— Пора, — сказал он. — Все уже в сборе. Ты уверен, что слежки не будет?

— Исключено, — подал наконец голос Джаббар. — Все продумано. Люди проверены. За мечетью находятся два мазара. Туда часто ходят паломники, так что на нас никто не обратит внимания. А самое главное, — улыбнулся он, — никто не обратит на нас внимания, даже если мы соберемся на базарной площади.

— Даже так? — недоверчиво спросил Ахмед Али.

— Вчера в город приехал Маасум Садык. Когда он читает проповедь, все забывают о своих делах и идут слушать.

Ахмед Али с достоинством расправил плечи.

— Мы проведем проповедь не хуже. Меня беспокоит другое — вдруг кому-нибудь из мулл вздумается потом болтать о нашем собрании?

— И что же он расскажет? — усмехнулся Джаббар. — Что был в старой мечети, где собрались какие-то люди и ругали эмира? А кто именно там был, он не знает. Да его за такие речи повесят на ближайшем базаре, и мальчишки забросают труп камнями.

Ахмед Али плотно замотал лицо шарфом, оставив лишь щель для глаз.

— Пошли, — поднялся он.

У входа в мечеть им дорогу преградил мрачного вида верзила в одежде дервиша. Джаббар назвал пароль, и дервиш тут же исчез.

Мечеть, старая и давно заброшенная, была внутри ярко освещена, так что Ахмед Али мог рассмотреть лица присутствовавших.

Джаббар встал посреди мечети и, показав на Ахмеда Али, торжественно заявил:

— Братья мои! Сейчас с вами будет говорить Султан Мухаммед. Десять лет назад он уехал из Кабула в Мекку, чтобы там изучать мусульманскую науку. Недавно он вернулся в Афганистан, но не узнал свою многострадальную родину. Слушайте внимательно, что скажет вам достойный и уважаемый улем.

Ахмед Али вошел в михраб — нишу, ориентированную на Мекку, и оглядел собравшихся. Взгляд его остановился на самом старом из них — высоком старике в туго подпоясанном байковом халате. Ахмед Али повернулся к нему и начал:

— Прежде всего давайте помолимся за нашу веру, за то, чтобы справедливость наконец восторжествовала и на неверных обрушилась кара аллаха. — Ахмед Али опустился на колени и зашептал молитву. Краем глаза он видел, как все присутствующие последовали его примеру. Закончив ритуал, вновь поднялся на ноги и, выдержав паузу, перешел к делу.

— Все вы знаете, зачем мы собрались. Нас заставила прийти сюда забота о судьбе нашей несчастной родины. Милосерден аллах, но, верно, слишком тяжки наши грехи, если на афганском престоле оказался теперь нечестивый эмир, а всеми делами правит Махмуд-бек Тарзи, который ест и курит днем во время рамазана.

Ахмед Али замолчал, давая возможность собравшимся уяснить смысл сказанного.

— Но, может быть, кто-нибудь из вас считает, что я говорю неправду и Амануллу-хана нельзя назвать нечестивым? — неожиданно спросил он. — Может быть, кто-нибудь осмелится возразить?

— Аманулла-хан совершил много ошибок, но он мусульманин, — раздался из глубины мечети робкий голос.

— Вы так думаете? — спросил Ахмед Али, не поворачивая головы. — И другие, кажется, с вами согласны? Нечего сказать, хорошие времена наступают. Уже и муллы отказываются бороться за веру, — произнес Ахмед Али горько. Но голос его снова наполнился звучанием металла, и он продолжил: — Скажите мне, зачем понадобилось эмиру отвергать чалму? Почему он предпочел ей шляпы, принятые у неверных? Почему он отверг исламские одежды, которые носили наши предки? Почему он хочет снять чадру с наших жен и дочерей, выставить их напоказ для посторонних взоров? Отвечу — он делает это для того, чтобы унизить тех, кому дорога наша вера.

Ахмед Али был доволен собою — муллы слушали затаив дыхание.

— Аманулла-хан посылает наших детей в школы. Даже женщин он хочет заставить учиться. Зачем? Я спрашиваю вас, зачем он это делает? Может быть, он заботится об образовании и развитии науки? Нет, говорю я вам, нет! Истинный свет знаний несут лишь слова Корана, но он забывает о нем. Если так пойдет дальше, скоро наступят времена, когда каждому голодранцу будет наплевать на слова улема.

Ахмед Али подошел ближе к стоявшему перед ним старику.

— Вы мулла и всю жизнь посвятили тому, чтобы учить людей верно понимать Коран.

Старик кивнул с важным видом.

— Вы разъясняете людям смысл жизни, — продолжал Ахмед Али, — и, когда они не знают, как им поступить, они обращаются за советом к вам.

Старик снова кивнул.

— Но ведь ни вы, ни другие почтенные люди, пришедшие сюда, не знают того, чему учат в школах, не умеют читать по-английски и не помнят имена и годы жизни бывших царей неверных и прочую бесполезную чепуху. И никому эти знания не нужны. Не о мусульманской науке заботится Аманулла-хан. Иначе не стал бы эмир казнить улемов.

По залу прокатился одобрительный рокот, и Ахмед Али повысил голос. Он страстно говорил об уничтожении лунного летосчисления, об отмене приветствия «Салям», узаконенного пророкам, о том, что Аманулла-хан против заповеди пророка об обязательном ношении усов и бороды.

— Вы хорошо знаете, — закончил оратор, — что требуется от вас. Идите к тем, кого беспокоит будущее нашей священной земли. Расскажите им правду о преступном эмире и помните — веру нужно защищать с Кораном и мечом в руках.

Когда зал опустел, Джаббар, почтительно глядя на Ахмеда Али, сказал:

— Вы были просто великолепны!

— Ты считаешь, я убедил их? — удовлетворенно спросил Ахмед Али.

— В этом нет ни малейшего сомнения, — воскликнул Джаббар.

— И они действительно поверили в то, о чем я говорил?

— Это не самое главное, — ухмыльнулся Джаббар. — Главное, они поняли, как нужно защищать свои интересы.

Он провел рукой по бороде, поправил халат и добавил:

— Согласитесь, Аманулла-хан поступил с ними жестоко. Эмир, конечно, человек умный, но здесь он явно просчитался. Раньше муллам и муэдзинам платили из государственной казны, а теперь они сами должны работать и добывать себе средства на жизнь. А к этому трудно привыкнуть. Будьте покойны, каждое ваше слово они разнесут по всему северу Афганистана.

— Ладно, — небрежно махнул рукой Ахмед Али. — Будем считать, что с этим покончено. Теперь займемся караваном…

Широкая наезженная дорога кончилась, и теперь караван медленно двигался через узкое ущелье, по которому едва могли пройти верблюды. А когда уже казалось, что самое трудное позади, отряд вышел на карниз, под которым зияла казавшаяся бездонной пропасть.